Вскоре подоспела конница союзников. Во главе с раджой она врезалась в смешавшиеся массы противника. Началась страшная сеча, но это дало возможность перезарядить оружие. Пушки грохнули в очередной раз, сея смятение и смерть в рядах противника. Чаша весов явно и неумолимо склонялась на сторону союзного войска.
А на подступах к батарее еще царила угроза окружения. Воины бились уже в двадцати шагах. Густав прокричал приказ заряжать картечью.
Вскоре через переводчика, который постоянно находился рядом, он приказал расступиться рядам своих воинов, и, когда те выполнили приказ, орудие своим выстрелом почти в упор проделало изрядную брешь в рядах наступающих. Петька последовал его примеру, но его успех был скромнее. Однако общее нарастание паники коснулось всего войска наступающих. Оно дрогнуло по всему фронту. К тому же слоны так и не смогли ничего сделать. Они больше вредили, увеличивая панику. Два слона, оставшиеся в живых, носились по полю, и свои же воины разбегались перед ними. Наконец погонщики сумели направить их в тыл, где кое-как успокоили.
Петька заметил изменения, происходящие на поле битвы прямо перед батареей, и радость охватила его юное сердце. Он радостно и победно закричал, но тут же схватился за щеку. В ней торчала стрела, пущенная умелой рукой. Она пробила левую щеку и, слегка оцарапав верхнее небо, застыла. Кровь тонкой и горячей струйкой побежала по шее. Оперенный конец древка покачивался, причиняя сильную боль, рот тут же наполнился кровью, которая вытекала по губам. Петька опустился на лафет, с недоумением оглядел суету боя и, встретившись взглядом с одним из чернокожих, глазами умолял его помочь.
Индус бросился к Петьке, осмотрел его и стремительно обломил у ранки стрелу. Петька вскрикнул, а индус уже залез пальцами в рот и стал отгибать наконечник. Боль волной захлестнула Петькино сознание, и он лишился чувств.
Когда он очнулся, то увидел себя лежащим у пушки, щека раздулась, но стрелы не было. Он ощутил за зубами комок тряпицы, а лицо было стянуто чистой полоской ткани. Голова болела, болела рана, но бой уже отдалялся. Петька с трудом повернул голову и увидел, что войско противника спешно отступает, преследуемое союзниками. Победные кличи заполняли всю долину. Отдельные группы еще сражались, но это была агония неприятеля.
Петька, однако, не ощутил никакой радости. Ему было не до сражения. Он был весь во власти боли. Индус смотрел на него с жалостью, но и с ободрением, он что-то говорил на своем тарабарском наречии, но Петька и не пытался его понять.
Во рту чувствовался сильный вкус крови. Вскоре подошел другой индус. Это был лекарь, Петька уже видел его как-то раз. Он подал парню чашку с пойлом и показал, что надо делать. Петька с трудом втянул глоток горьковатого настоя и покатал жидкость во рту, потом с трудом наклонился, и лекарство само вылилось на землю.
Лекарь одобрительно заговорил, заулыбался и знаками дал понять, что так надо продолжать и дальше. Юноша согласно закивал и принял чашку, поставив ее на лафет.
Шум сражения отдалялся. Долина была усеяна тысячами трупов и раненых. Воины уже собирали своих павших товарищей, оказывали помощь пострадавшим, добивали чужих раненых. Кое-где всадники носились по зеленому, слегка вытоптанному ковру травы, и Петька никак не мог понять, чего они носятся без толку, когда сражение уже фактически закончилось.
Он поискал глазами Гардана, но его нигде не было видно. Не было и матросов. К нему подошел Густав с черным от копоти лицом, усталыми глазами.
– Как же тебя, юноша, угораздило схватить стрелу? Стало быть, тебе не повезло. Ну да крепись, могло быть и хуже, а это скоро заживет.
Петька хотел ответить, но вместо слов лишь промычал что-то нечленораздельное и жалобно посмотрел на старшего товарища.
– Сиди, сиди, не рыпайся и молчи. Тебе нельзя говорить. Хоть другая-то щека цела?
Петька кивнул, и Густав одобрительно похлопал юношу по плечу:
– Славно поработали, Пьер. Тебе причитается награда, а я уж об этом позабочусь. Отменно стрелял. Ни одного промаха. Для начала просто блестяще. Поздравляю!
На глазах у Петьки сверкнули слезы, а Густав засмеялся, обнажая на черном лице белый ряд зубов, потом продолжил дружески:
– Все, Пьер, успокойся! Теперь уже не страшно, все позади. Осталось передохнуть с недельку, получить награды, и можно топать на корабль. Уже и сезон начинать можно. Ты понял?
Промычав что-то невнятное, Петька согласно закивал. А Густав продолжал, как бы соскучившись по разговору, хотя, может, так оно и было:
– Здесь лекари хорошие, да и наш капитан дока в этом деле. Быстро оживят тебя. Вот только поголодать тебе придется малость, но это и к лучшему. Мы к такому привычны, верно? Каждую неделю, если не забыл, один день у нас пост. Скоро опять все будет восстановлено по старым обычаям. Ладно, сиди, а я пойду за пушками присмотрю, а то наши союзнички попробуют выпотрошить их малость. А огневой запас надо беречь. Самим пригодится. Ну, пока, Пьер, и не отчаивайся! Все пройдет, заживет до свадьбы!
Страшно хотелось пить, но глотать отвар Петька не решался. Он только полоскал рот, кривился от боли и горечи. Выше шеи все болело. Ему трудно было ворочать головой, и он ощущал, как опухоль ширится, закрывая глаз.
Очень хотелось увидеть Гардана и узнать, как он там, не случилось ли с ним чего. Но никаких сведений о друге не было, и Густав о нем ничего не сказал, а позвать было нельзя. Говорить Петька не мог.
Вскоре заиграли трубы, сзывая воинов под знамена раджи-победителя. Ликующие воины с гомоном и криками стекались со всей долины. Появились и матросы, все чумазые от порохового дыма. Кое-кто уже с повязками, а одного тяжелораненого несли на носилках. Одного Гардана не было видно, и Петька уже заволновался. Раджа неторопливо объезжал своих воинов, поздравлял с победой, радостно улыбался и сыпал обещания щедро вознаградить каждого.
Петька жадными глазами высматривал Гардана. Того нигде не было. В душе юноши зародился жуткий страх за друга, он разрастался, заполняя его всего. Самые мрачные предположения вселились в его и так болящую голову. Лишь один матрос по имени Жан Задира, поняв, как беспокоит парня судьба друга, поведал, что видел Гардана сидящим на коне, но затем потерял его из виду.
Стало быть, подумал Петька, Гардан умчался добывать себе славу на коне и, конечно, с саблей наголо. Но где же он теперь? Не случилось ли с ним несчастья? И что будет со мной, коль я останусь один?
Затем он немного устыдился своих мыслей. Получается, что он больше думает о себе, чем о друге.
Подошел капитан и молча стал осматривать бледное Петькино лицо, потом спросил участливо:
– Что, Пьер, болит рана? Как же это тебя сподобило схватить под самый конец боя стрелу? Ну да ничего, это не так уж и опасно. Дай-ка я тебя посмотрю.
Он осторожно снял повязку и осмотрел уже раздувшуюся щеку, потрогал опухоль вокруг ранки, молвил успокаивающе:
– Ерунда. Зубы целы? – Пьер утвердительно кивнул. – Тогда через пару дней станет заживать. Сейчас я положу тебе на ранку мазь, замотаю и завтра сменю, а там и подсохнет. Принесите мне воды и чистую тряпицу. Надо же нашего героя обтереть, а то он похож на черномазого сатану.
Вскоре рана была обработана, смазана, и на нее наложена чистая повязка.
А все матросы, уцелевшие в бою и не получившие ран, уже бултыхались в ручье, смывая грязь, копоть и пыль сражения. К ним присоединился и капитан, тщательно обтираясь пучком травы.
Потом матросы стали тревожно оглядываться в поисках Гардана. Войско уже готовилось отправиться в путь в столицу княжества, когда Дуарте воскликнул, указывая пальцем вдаль: