Матушка Такк только цокала и мотала головой.
Я поставил тарелку на стол и поспешно встал между ними: слева калека, справа старая карга. От жара костра на лбу у меня выступил пот. Хогг в ярости оттопырил нижнюю губу. Вокруг нас плясали искры. Матушка Такк тоненько заскулила. Если в ее поскуливании и были слова, то я разбирал их не больше чем птичий язык.
С берега донесся вопль капитана Килта:
— Где тебя черт носит, Макдэниэлс? Тащи жратву!
Выругавшись, я ухватил Хогга за висевший у него на шее кошель:
— Присмотри за барашком. Как бы не пригорел.
— Эта ведьма меня бесит, — отозвался Хогг, размахивая сковородкой. Жирная пленка, будто обильный пот, блестела в свете костра. — И не только меня. Роберт говорит, от нее добра не будет.
— Может, и так, — сказал я, покосившись на Матушку Такк.
Она моргнула в ответ, ухнула и разразилась новым потоком визгливой невнятицы.
— Макдэниэлс! — В новом вопле было побольше жару.
Я подхватил тарелку и поспешил на берег к капитану Килту и Головорезу Такку.
Обе команды к этому времени достигли первой стадии опьянения. Они хлестали ром из награбленных бокалов и кубков. Попыхивали пенковые трубки, из рук в руки переходили ароматные самокрутки, наполнявшие воздух сладким дымком. Негр из команды Такка играл на скрипке, а наш парень из Уэльса подыгрывал на флейте. Я поставил салмангунди на стол — длинный помост, добытый с таможни в Альмадоро, — и присел повыше, на склоне дюны между деревьями. Вместо стульев вокруг стола расставили молитвенные скамьи, а на столе горели церковные свечи. День быстро уступал место ночи, и над горизонтом показалась луна, белая, как череп.
Я сновал от костра к столу. И каждый раз заставал Хогга во все большем бешенстве. Матушка Такк устроилась на разделочном столе, подогнув ножки и обхватив коленями щеки: точь-в-точь недовольный стервятник. Стоило Хоггу взять в руки солонку, она разражалась негодующим визгом.
— Я не для того столько лет варил собственные сапоги на Трэдо, чтобы какая-то гарпия сидела у меня на плечах и визжала на меня.
Хогг развернулся, взметнув костылем песок. Зазвенел тарелками, с лязгом поднимал и опускал крышки горшков.
Я должен покаяться в грехе гордыни, которая разрасталась во мне с каждым походом к столу. Как я наслаждался, глядя на их лица, когда ставил перед ними супницы с тушеными моллюсками, кукурузную похлебку, сдобренную жгучим перцем, соусы и мясо морской черепахи. Слезы выступили на глазах у матросов, когда я подал барашка, купающегося в дивном благоухании мяты и розмарина. Я отрезал здоровенный кусок для Головореза Такка, когда тот со скрипом поднял руку.
— С меня хватит, — сказал он.
Я взглянул на груду тарелок, поставленных перед ним. Он едва коснулся изысканных кушаний.
— Да. Хватит. По-моему, достаточно.
Капитан Килт, который до того жадно набрасывался на каждое новое блюдо, взглянул на Такка со своего конца стола. На подбородке у него налипло волоконце крабового мяса.
— Тебе все по вкусу, Головорез?
— Это вряд ли, — возразил Головорез Такк. — Ты это называешь едой? — Такк рывками подтянул руку так, что она возмущенно указывала на барашка. — Я бы этим и собаку кормить не стал!
Я готов был наброситься на него с кулаками. Сдержался, конечно, не то мне не пришлось бы рассказывать эту историю.
— Собаку? — с недоверием переспросил капитан Килт. Он поднес кусочек барашка к носу, обнюхал и забросил в рот. Прожевал и проглотил. — По-твоему, твой кок сумеет приготовить лучше? — Килт напоказ всем обвел глазами присутствующих. — Так давай его сюда. Посмотрим!
Над столом нависла тишина. Две команды, сидевшие вперемешку, странно поглядывали друг на друга. Руки совсем по-другому ухватили ножи. Я на шаг отступил от стола.
Головорез Такк заскрипел:
— Ручаюсь, она весь вечер смотрела, как стряпают твои.
Я охнул, и все взгляды обратились на меня.
— Она — ваш кок? — Я ткнул пальцем себе за спину. — Это точно, подглядывала весь вечер и скрипела, как старый канюк.
Я был сыт по горло. Как он смеет хаять труд наших рук! Оскорбляете меня? Отлично! Грозите надругаться над моим телом? Пусть так! Но глумиться над искусством Хогга?! Этого я не потерплю.
Я снова засмеялся:
— Едва ли она сумеет научить Хогга, как держать половник.
Корсет Головореза Такка застонал, как старый дуб под напором урагана. Он отшвырнул салфетку и встал.
— Макдэниэлс, — пискнул Килт, — придержи язык, парень!
Наш капитан тоже вскочил на ноги, делая умиротворяющие жесты. Веки его покраснели, шелковые рукава усеивали жирные пятна.
— Я не допущу таких шуточек за дружеским столом. Дело решается просто. — Он ткнул пальцем в сторону Такка. — Бьемся об заклад — твой кок против моего. Хогг против Матушки Такк.
Такк дернул шеей, разворачиваясь лицом к Килту:
— Кто будет судьей?
— Ну конечно я. — Килт изысканно поклонился, обмакнув в ром перо со шляпы.
— Если я выиграю — спущу шкуру с твоего парня. — Такк кивнул на меня. — Обдеру, как козу.
Килт на мгновение опешил, глянул на меня и кивнул:
— Заметано. Все равно мне с него никакого проку, так почему бы нам не повеселиться?
У меня не было времени ответить: в этот самый миг в ночи прозвенел страшный вопль — низкий скорбный крик со стороны кухонного костра.
— Хогг! — вскрикнул я и бросился бежать.
Когда я подбежал, он лежал на песке и стонал. На губах выступила пена. Матушка Такк все сидела на своем насесте, только покачивалась взад и вперед, подвизгивая себе под нос.
— Что ты с ним сделала, чертова ведьма? — заорал я и бросился к ней, целя впиться в горло.
Меня тут же перехватили: капитан Килт и старший помощник последовали за мной к костру.
— Ну, Макдэниэлс, — сказал Килт, — похоже, теперь ты — наш кок. Начинай-ка, пока костер не прогорел.
Я слова не мог вымолвить. Во мне кипела ярость. Двое подняли Хогга и перенесли на лавку отлежаться. Роберт выпал из его руки, и я нагнулся поднять сковороду. Чугун, как и раньше, жег мне руку, но я стиснул зубы и не разжал пальцев. Матушка Такк с хрустом разогнула колени. Рядом заскрипел ее сын. Бледная дыня чуть развернулась к луне.
— Дадим им два часа, — сказал он и блеснул зубами над черным воротником.
Килт кивнул:
— Согласен.
Скоро в ночи взметнулся второй костер, а обе команды вернулись к столу продолжать пир. Я постоял над Хоггом в надежде прочесть хоть какой-то совет на его искаженном судорогой лице. Мясистая челюсть кока отвисла, а ручьи пота прилепили волосы ко лбу. Казалось, он за минуту постарел на много лет.
— Что она с ним сделала? — вопросил я, обращаясь к звездам, но они не отозвались, равнодушные к моему горю.
Я вернулся к костру и задумался над своей судьбой. С тех самых пор, как сбежал из дома, я стал игрушкой фортуны. По ее прихоти меня било и крутило, как яичницу-болтунью. Но я воодушевился, вспомнив, что судьба, хотя и играла грубо, никогда не оставляла меня. Я уверил себя, что она позаботится обо мне и теперь, и на этом прервал свои размышления. Я крутанул Роберта в воздухе и поймал за рукоять. Не подумайте, чугун по-прежнему жег руку, но теперь я только радовался его огненному прикосновению. Так радуется жару печи устричная запеканка.
Тут я заметил, что у меня оттянут карман, и извлек из него пузырек с дурманной настойкой.
— Блюдо еще не готово, — сказал я, обращаясь к застывшему остову Хогга.
Это будет пирог, но не обычный пирог. Совсем не сладкий, а сдобренный пряностями и начиненный дурманом, которого хватит, чтобы вызвать из ада самого Мефистофеля.
Два часа пролетели в тучах искр и брани. Очень скоро луна повисла бледной жемчужиной на черном бархате.
Когда я подал к столу пирог, капитан Килт встал.
Я прикрыл блюдо салфеткой, чтобы аромат пирога не развеялся в ночном воздухе. Сборная команда бормотала что-то — все уже опьянели до той степени, когда пьяница готов на любое зверство. Откуда-то приковыляла Матушка Такк — тоже с тарелкой.