Мартин рассмеялся и поднял руку:
— Вам нужно сообщить свои новости вашим людям. Вот этим и займитесь, после возвращайтесь сюда. Скажем, через два часа? Тогда сядем и, быть может, впервые все перезнакомимся.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и скрылся во мраке комендантского часа. Он слышал, как они возбужденно перешептывались, а затем отправились восвояси. Если у них есть хоть капля здравого смысла, то, когда он вернется, они будут ждать его здесь.
Он расправил записку в кармане, размышляя. С правильными купюрами, сунутыми в правильные руки, его маленькое письмецо стрелой долетит до места назначения. Если повезет, еще до окончания ночи он узнает, кто такие или что такое эти валютчики.
Чейсона окружали размазанные лица; слова, капающие из их ртов, доносились несколько секунд спустя. Весь мир таял и растекался воском, кроме огней — городских огней, хрустальных и ярких, незыблемого, словно скала, цвета.
Однажды с ним случилась лихорадка, после того, как в сабельную рану занесло инфекцию. Тогда, как и теперь, Чейсон понимал, что у него бред. Теперь, как и тогда, понимание ничуть не помогало.
В голове все еще звенело после того, что сотворила с ним фальшивая Телен Аргайр. Металлический привкус ее мыслей и воспоминаний пропитал его насквозь, и Фаннинг опасался, что от ощущения нечистоты уже не избавиться. Он лихорадочно перепрыгивал от мысли к мысли, от воспоминания к воспоминанию, выискивая хоть что-то — что угодно — что принадлежало бы только ему и не было замарано ее вторжением. Он метался внутри собственного черепа, а его лицо под гул моторов лодки обдувал прохладный ночной воздух.
— …придет в себя? — Это был Гонлин, вожак. О ком он говорит?
Искусственная природа уже здесь. От этого вывода никуда не денешься. После того, как Чейсон заглянул внутрь сознания поддельной Аргайр, он хорошо понимал, что ждет Виргу. Все, чего коснулась И.П., должно стать средством, продуктом, сырьем или ресурсом потребления. Роза не может оставаться розой, ей положено преображаться хоть в лилию, хоть в орхидею — по прихоти ее владельца. Даже опыту и памяти предстояло стать гибкими, взаимозаменяемыми. Весь мир целиком, надо думать, будет потреблен.
Теперь становилось очевидным, что женщина, которая поведала Чейсону о технологии под названием «радар», вообще не была человеком. Обри Махаллан явилась в Слипстрим этакой бродягой-путешественницей, заявившей, что она прибыла с «туристической станции», примостившейся на внешней поверхности Вирги. Венера путешественницей заинтересовалась, и этот интерес побудил его жену «обнаружить» местонахождение ключа от Кандеса. Если поразмыслить, Обри, должно быть, и подвела ее к открытию. Махаллан казалась вполне обычным человеком; да она, вероятно, и сама так полагала. Однако у нее, скорее всего, не было ни рождения, ни детства, вместо этого ее личность собрали из компонентов с открытым исходным кодом где-то среди бурлящей бесконечности данных Веги. Это не имело значения — почти, до поры, пока вы не осознавали, что вместо человеческого подсознания ей управляли некие бессознательные процессы; а вот у них на повестке дня стояли цели, совершенно не связанные с мечтами и надеждами ее сознательного «я». Разум фальшивой Телен Аргайр для Чейсона все четко прояснил: в мире искусственной природы человеческое сознание редко встречалось в ином качестве, нежели маска, скрывающая что-то чуждое, неумолимое и холодное.
Оставалось только надеяться, что Обри не довелось самой о себе этого узнать.
От этих мыслей, в считанные секунды проскочивших в голове у Чейсона, его мир, похоже, стал чуть устойчивее. Он сморгнул и понял, что сидит, привязанный к сиденью, в трехмоторной лодке, вместе с Гонлином, Телен Аргайр и несколькими громилами Гонлина — бывшими стражами, если верить Антее. Они выписывали дугу между гигантскими вращающимися цилиндрами Раша, которых только что коснулся мерцающий свет зари. Прямо по курсу висело адмиралтейство, и возле него дворец Кормчего.
Что это там одиноко парит в прожекторном зареве близ адмиралтейства — «Разрыв»? Для адмирала, от шока при его виде, мир снова потерял связность. Фаннинг позабыл, где находится, в голове замелькали разрозненные картинки бумажных самолетиков и йо-йо, и как он ребенком бежит по железным тротуарам. Ему виделись сосредоточенные лица других детей, глядящих на него из лишенных тяжести лачуг рядом с родительским поместьем. Чейсон слышал свой голос, задающий вопрос, но уже не помнил, о чем, — помнил только, что на него не ответили.