— Нужно же кому-то этим заняться, — сказал он Антее. Ответ, понятное дело, был безнадежно неудовлетворительным; он бы не смог объяснить Антее, чтó его заставило прийти сюда невзирая на изнеможение и треволнения человека в бегах. Он оставил свое пристанище в укрытии контрабандистов, потому что понадеялся раздобыть какие-нибудь новости из дома. Однако, когда он услыхал, о чем идут речи в движущейся мимо толпе, то сразу же отреагировал: Корбус не просто откликался на кризис в Стоунклауде, он активно действовал. Чейсона слишком долго швыряли неподвластные ему силы, и при мысли, что теперь можно будет действовать самому, а не применяться к обстоятельствам, он почувствовал прилив адреналина. Он присоединился к толпе, устремившейся на стадион. Он жаждал не оставаться больше беженцем и снова стать, хотя бы на одну ночь, самим собой.
— Кому-то, может быть, и нужно, только не вам! — выговаривала Антея. — Вы хоть на минуту задумались, что это те люди, которые долгие месяцы держали вас в крошечной камере, пытали и издевались над вами, и твердо намеревались держать там до смерти? Откуда вам знать, что они не решили сторговаться с гретелями в обмен на вас?
Он пожал плечами:
— Гретелю я ни к чему. И эти люди — не те, которые держали меня в тюрьме.
Копы убрались; теперь его окружало гражданское население. Чейсону пришлось признать, что он впечатлен зрелищем на стадионе — нет, не представлением Корбуса, потому что этот человек был профессиональным артистом и знал, как работать с публикой. Сама толпа — вот что убедило Чейсона вызваться добровольцем. Его всегда учили, что обязанность принимать жизненно важные решения в вопросах политики и войны лежит на наследственном правящем классе. И все же никто из этого класса не беспокоился настолько о Стоунклауде, сколько озаботились простые люди, у которых и выбора-то никакого не оставалось, кроме как жить в нем. Корбус, быть может, и манипулировал ими, но они были неподдельно верны своему городу, и ему пришлось в конце концов склониться перед их волей; возможно даже, он манипулировал ими лишь для того, чтобы они разобрались, чего желают на самом деле. Их яростная гордость тронула Чейсона, как очень давно уже не трогало ничто, касающееся политики.
Он, как и прежде, был сыт политикой по горло; начать хоть с того, что саму секретную экспедицию против Фалкона он, пожалуй, отчасти именно по этой причине и организовал. Он недвусмысленно пошел против воли Кормчего Слипстрима, и Антонин Кестрел считал его предателем несомненно из-за этого решения. И, если Кестрел не лгал, точно так же считал весь Слипстрим…
Даже в глаза смотреть такой возможности не хотелось.
— Дело в верности принципу, — быстро пояснил он. — В том, чтобы принять на себя обязанность защищать не столько тех, кто у власти, сколько беспомощный люд. — (Она уставилась на него с забавным выражением на лице.) — Я понимаю, вам это незнакомо, — добавил он.
Антея покачала головой — как он решил, с недоверием.
— Гретели будут здесь через день, может, раньше. Что вы собираетесь делать, чтобы их не подпустить?
— У меня есть план, — сказал он ей. План у него и точно был, хотя довольно отчаянный, скорее он давал запасные позиции для отсрочки поражения, чем рецепт успеха. — Я поручился за вас перед Корбусом, и он настолько впечатлился, что собирается назначить вас полевым командиром. Вы будете выполнять мои приказы во время этого сражения, а в мое отсутствие — действовать от моего имени.
Антея открыла рот и снова закрыла. И опять выражение ее лица было трудно прочесть, но он прикинул, что она должна быть в ярости; сочувствовать, однако, он не был готов. Они действительно чудом избежали копов, и самым здравым планом было бы залечь на дно, пока не появится шанс бежать из города. Но из-за него этот план перечеркнут; собственно говоря, громче объявить о себе он бы не сумел, даже отправив правительству Фалкона семафорограмму. Ее тщательно продуманный план спасения разлетелся в пух и прах.
Как и ее миссия — разузнать, где находится ключ от Кандеса. Антея уже должна была понять, что она не выудит этого из него ни уговорами, ни пытками. Там, где потерпели неудачу следователи Фалкона, не увидеть успеха и ей. В настоящий момент держаться рядом с ним у нее решительно не было причин. И как же тогда она поступит? Соображений, ради которых она могла бы остаться, он не видел; верность ее была отдана страже, а такой присяги чести, как он, — насколько ему было известно — она не давала.