И, наконец, прежде чем перейти к конкретному анализу трудностей «божественного» навыка приводить все к порядку из беспорядка, нам нужно остановиться на появившемся совсем недавно расколе в «развитом» мире на лагерь социализма и лагерь капитализма. То, что социалистическая система имеет в обновлении серьезные преимущества, - факт общеизвестный: темпы изменений здесь выше, чем в странах капитализма. Достаточно напомнить, что тот путь, который англичане проделали за 300 лет, американцы за 150, японцы за 70, нам удалось пройти за 30-35 лет, и если, скажем, средний темп удвоения объема научной деятельности составлял в Западной Европе 15 лет, в США - 10, то у нас параметры науки удваиваются каждые 7-8 лет.
Но это только одна сторона дела. Куда более важно другое обстоятельство: соревнование систем. Это явление было известно и раньше, поскольку нет «развитой» социальности вообще, а есть развитая социальность, распределенная в рамки национальных государств, способных конкурировать как целостности и входить в процессе конкуренции в целый спектр «соседских» отношений друг к другу. Но до появления стран социализма эта конкуренция, хотя ей не были чужды «силовые» решения вроде мировых войн, была все же «мягче»: направлялась в основном экономическими, а не политическими ориентирами. Теперь положение изменилось. Продолжая осуществляться в формах национальной государственности, соревнование систем все более приобретает характер научно-технической гонки, стремления к приоритету во всем и прежде всего в обновлении репродукции, поскольку именно от состояния репродукции производно все остальное: сила и престиж государства, его авторитет и его вклад в строительство общечеловеческого «космоса». Лидер гонки задает и темп, и общее направление и ближайшие ориентиры. Не будь соревнования систем и научно-технической гонки, современный мир вряд ли рвался бы так к звездам, в космос, в миры иные, вряд ли бы так страдал от того, что Дж. Бернал называет «комплексом строительства пирамид».
И здесь, опять-таки, преимущества социализма в обновлении очевидны: в нем меньше передаточных инстанций, отделяющих личный интерес от общественного, и, следовательно, меньше потерь, связанных с различного рода искусственными помехами, с помощью которых частный интерес и частная собственность паразитируют на основном цикле производства, потребления, обновления. Но это теоретические преимущества, а любые теоретические преимущества сродни природным ресурсам: их мало иметь, нужно еще желать и уметь их разрабатывать. И если по части преимуществ-ресурсов все у нас благополучно, то многое в методах их разработки отдает у нас дилетантством, субъективным желанием делать хорошо, не вдаваясь в детали, то есть тем, что Маркс любил называть «деятельным невежеством».
Если мы утвердимся наточке зрения человека, который решил бы вдруг быть ответственным за все происходящее, то есть занял бы позицию платоновского демиурга и проникся твердым намерением без чувства зависти, а единственно блага ради привести весь этот хаос деятельностей в наилучший порядок, то мы сразу же вынуждены будем формулировать задачу и присматриваться к тому, как эта задача представлялась платоновскому демиургу и почему теперь она выглядит несколько иначе. Это полезно сделать прежде всего потому, что многие наши теоретики и практики социального строительства по существу говорят и мыслят платоновской прозой, хотя, подобно гражданину Журдену, и не сознают этого.
В чем состояла позиция платоновского Журдена? Вопервых, ему был дан некоторый конечный хаос «всех вещей», «всего видимого», что было только естественно в условиях стабильности. Конечность хаоса делала разовым, актовым характер всего предприятия: стоило один раз упорядочить этот хаос, и задача была раз и навсегда решена - установленный в этом акте порядок мог держаться сколько угодно долго, так как в поле зрения демиурга не было сил, способных воспроизвести хаос и беспорядок. А если бы такие силы он видел, то демиургу пришлось бы, очевидно, тем или иным способом их «прекратить», уничтожить как источник зла. Судя по «Тимею», демиург не видит таких источников, но вот сам Платон в «Государстве» их видит, поэтому из его идеальной социальности изгоняются все возмутители спокойствия, прежде всего софисты и поэты.
Второе условие решения задачи есть для платоновского Журдена проблема «образца», «с кого лепить порядок», то есть нечто до крайности напоминающее проблему «положительного литературного героя». Здесь, с точки зрения XX в., Платон не очень оригинален: Двигаясь в иерархии образцов от смертного к бессмертному и вечному, от менее совершенного к более совершенному, демиург в конце концов обнаруживает, что именно он и есть самое совершенное существо и что, следовательно, лепить следует с самого себя, то есть мерять порядок на свой собственный аршин, поскольку ничего лучшего выдумать невозможно. Но у Платона все-таки видно рассуждение, видна осведомленность в том, что здесь есть какая-то проблема, тогда как для наших космогонических деятелей более характерна «удивленная» позиция щедринского героя: «Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным «Устав о неуклонном сечении», но, повидимому, не читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете люди, которые даже эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами» (6, с. 80).