Такое утверждение отдает очевидной дикостью, но именно оно реализовано в «режиссерской схеме»: режиссер обязан знать, чего он хочет: только признание результатов исследования дает ему право «правильно оценить творческие возможности исполнителей, распределять роли по талантливости и так целесообразно расставить силы, чтобы все стороны решаемой проблемы развивались гармонично». Иными словами, прежде чем решать проблему коллективно, режиссер-администратор должен ее решить индивидуально, и весь коллектив нужен ему только как «говорящее орудие», как один из видов экспериментального оборудования. Тогда действительно возникает ситуация мясорубки талантов, о которой хорошо пишет РЛ.М. Синг: «Когда проскочившие университет счастливчики становятся молодыми исследователями, их чаще всего превращают в зубчатые колеса исследовательской машины патрона. Сам по себе проект патрона может быть ценным и важным, но разрабатывать его нужно сломя голову в конкурентной борьбе с другими исследовательскими коллективами. Отсюда односторонность и однобокость опыта, которые становятся уделом молодых исследователей, принимающих участие в проекте» (35, с. 209).
Но даже в этой ситуации «научного рабства» нам нс удалось бы обосновать право режиссера на предзнанис, не вовлекая в рассуждение дурную бесконечность авторитетов, поскольку, если режиссер знает нечто, позволяющее ему оценивать и расставлять по ролям подчиненные ему головы, то тут же возникает вопрос об источнике этого режиссерского знания, тот самый каверзный вопрос о «старых людях», который сразу же выстраивает за головой режиссера бесконечный ряд авторитетных голов. И замкнуть его можно лишь на всеавторитетнейшую, всеведущую, всеблагую и т.п. голову.
Таким образом, пытаясь разобраться в первой группе проблем, связанных с божественной способностью приводить все в порядок из беспорядка, мы обнаруживаем, что проблема снятого выбора в принципе разрешима в условиях репродукции, стабильности, устойчивости. Она выглядит неразрешимой в условиях творчества, нестабильности, когда хаос воспроизводится, и то «все видимое», которое подлежит приведению к порядку, начинает расти бесконтрольно. Задача вновь стала бы разрешимой, если бы удалось остановить этот рост «всего видимого». И остановить рост можно, но тогда, сегодня во всяком случае, это значило бы выйти из научно-технической гонки, отказаться от обновления или сузить его базу наличным научным знанием. А это было бы возвращением к стабильности, то есть в нашем мире соревнования двух систем - самоубийством по методу засовывания палок в собственные колеса.
Более того, пытаясь встать на точку зрения платонохристианского демируга, с тем чтобы взять на себя ответственность за все происходящее в мире, человек нашей эпохи обнаруживает, что основная здесь трудность не в том, чтобы «сравниться», не в тщете гордыни человеческой, а в том, что и сам демиург в этой позиции, сколько бы мы ему ни приписывали прилагательных в превосходной степени, оказывается фигурой несостоятельной. Вскрывается тайная тайн христианского миропорядка: сила бога в авторитетном бездействии, он хорош для оправдания наличного порядка, но с ним абсолютно нечего делать в условиях, когда на периферии порядка бушуют бури нестабильности и порядок все время приходится переиначивать.
Распевая зажигательную песню про бога, царя и героя, человек с полной определенностью обнаруживает, что в новых условиях ему действительно нечего ждать помощи от авторитетных инстанций, каким бы статусом они ни обладали. Но вместе с тем человек обнаруживает и другое - свою явную неспособность ответственно контролировать обновление наличного миропорядка традиционными методами. Перед ним много путей, но ни одного ответственного. Он может, например, пойти в науку, внести, если повезет, свой BKJIIU в общечеловеческую копилку знаний. Но он не может быть уверен в том, что с его вкладом не произойдет чего-нибудь вроде истории с газовой диффузией Грэхема, который в 1829 г. открыл «полную причину» уничтожения в 1945 г. Хиросимы и Нагасаки. Он может пойти в прикладные науки и подарить человечеству какую-нибудь замечательную машину, продукт собственной изобретательности. Но и здесь он не может ручаться, что с его замечательным произведением не выкинут какой-нибудь злой шутки. Говорят ведь, что изобретатели автофургона погибли в душегубке: их изобретение чуточку усовершенствовали - провели выхлопную трубу в кузов. И даже если он никуда не пойдет, не сделает ни вклада, ни изобретения, всю жизнь проживет под сенью директив и указаний, то и это не менее опасно: ничем он не гарантирован от роли опасной игрушки в руках режиссера - такого же, как он, человека, отличающегося лишь тем, что режиссер не умеет или не дает себе труда задумываться о своих правах быть режиссером.