Справедливости ради следует сказать, что и у Хаксли, и у Камю, и у множества других философов и литераторов, пишущих об отчуждении и уродствах современного мира, представлен взгляд раба протестующего, сознающего свое рабское положение, внимательно исследующего собственные оковы. Это раб, который ищет. Даже безнадежно, но ищет, как Сизиф у Камю. А раз ищет, то может быть и найдет. Много хуже, когда тот же некритически принятый, а по существу и непонятный тезис о деятельной сущности человека превращают в моральную санкцию на прославление рабства, на беспринципное воспевание репродукции как таковой людьми, способными с одинаковой страстью восторгаться как блаженством трудовых будней, так и сокращением рабочего дня.
Иногда это идет на уровне подсознательного, и тогда, как говорится, взятки гладки. Понадобилось, например, авторам сценария заставить героя отдыхать душой в разговоре с кондуктором, и вот уже миллионы людей плачут, когда парень, после очередной потасовки с жизнью, заскакивает в знакомый вагон и встречает вместо девушки ящик. Захотелось хорошему автору показать путь деревенской девушки к счастью, и вот в романе о тракторах, несчастной любви и большом начальстве мы видим эту девушку, которая прямо из колхоза попала в литейный цех. Ей долго снятся деревенские сны, она долго не может приспособиться к новой жизни. И вот почти уже в отчаянии от собственной неуклюжести она закрывает глаза и обнаруживает, что с закрытыми глазами работа идет лучше. Счастье приходит к ней в тот момент, когда она ощущает себя автоматом!
Это все мелочи, хотя и досадные, показывающие, что либо у авторов нет четкой позиции и, соответственно, отношения к фактам жизни, либо же они попросту неразборчивы в выборе средств воздействия на эмоциональную сферу человека. Ведь каждому же понятно, что было бы кощунством, например, обыгрывать девушку в ярме на поле, послать к ней парня плакаться о своих бедах и рассчитывать на слезы зрителя, когда в трудную для парня минуту в ярме вместо девушки окажется пара быков. Так почему же спрашивается, смущенно отводя глаза и объективы от девушек с ломами и лопатками (Х.Бидструп бесхитростно рисовал и это), авторы не хотят видеть очевидного: девушка в ярме, девушка с ломом, девушка с лопатой, девушка с билетной сумкой, девушка с закрытыми глазами, - одно и то же, что связь их с социальным целым, выражена ли она формулой «на входе три копейки, на выходе - билет» или любым другим функциональным определением, -связь отнюдь не поэтическая, что поэтизировать ее столь же гнусно, как и грустиловское: «А я сечь буду... девочек!» (6, с. 68), и что когда на месте загнанного в клетку функционального определения человека появляется его репродуктивно-социальная сущность в виде быка, автомашины, экскаватора, железного ящика, радоваться надо, а не лить слезы. Но, повторяем, все это мелочи, хотя и досадные.
Куда хуже, когда автор осведомлен, понимает существо происходящего, и все же остается на позиции восхваления автоматизма, показа человеческого в человеке через репродукцию. Так, Кочетов в «Братьях Ершовых», зная, что идут уже опыты по переводу прокатных станов на автоматическое управление, то есть по замене человека в функции регулятора очередным ящиком, и доверчиво сообщив об этом читателю (Роман-газета, 1958, № 16, с. 73), не удерживается все-таки от искуса унизить человека, нарисовать своего героя бездумным автоматом «на фоне огненных струй» (Роман-газета, 1958, № 15, с. 32-33) и заставить восторгаться этим портретом всех «положительных» лиц романа. Лишь в самом конце, наговорив величественной чепухи о «силе над металлом», о том как металл «плющится», а потом, «плющась в другом направлении, удлиняется» (почти как у К.А. Тренева: сплющирасплющи), автор как бы мимоходом, единым презрительным плевком уничтожает своего героя: «Кроме всего прочего, когда привычные, опытные руки работают автоматически, есть время для размышления, для раздумий» (Роман-газета, 1958, № 16, с. 94).
Откуда все эти странности происходят? Ближайшая причина кажется ясной: традиция расширенного воспроизводства четвертой главы «Краткого курса ВКП(6)», в сознании, в учебниках и, соответственно, в головах изучающих и сдающих философию, в том числе в головах литераторов и ученых, не дает заметить, скрывает, оставляет в журденовском состоянии грань, разделяющую творчество и репродукцию. Попробуйте, например, обнаружить эту грань в конвульсиях ученой мысли на скользкой философской почве: «Нет никаких сомнений в том, - пишет С.Л.Соболев, - что вся деятельность человеческого организма представляет собой функционирование механизма, подчиняющегося во всех своих частях тем же законам математики, физики и химии, что и любая машина. Теперь об «искусственном» и «естественном». С точки зрения материалиста, между этими понятиями нет противоположности, как нет и строгой грани (Аристотель тоже стоял на этом, см. Физика, 190. - М.П.), ведь все, что делается «искусственно», делается из материала, имеющегося в природе, на основании тех же законов математики, физики, химии и других наук, которым подчинена вся живая и неживая природа. Ученым уже удалось осуществить синтез простейшего белкового соединения. Никого не удивит, если в самом скором времени в лаборатории будет получен «живой вирус» (36, с. 83-84).