— Ах, так значит, это был ты? В самом деле? А знал ли ты, гражданин Сюркуф, что твоя жизнь висит на волоске?
— Да, знал. Но не вести же мне было врага в нашу гавань! Едва “Бегун” ткнулся в скалу, я тут же перемахнул через борт и благополучно добрался до суши, хотя пули вокруг моей головы жужжали, как пчелы. Англичане плохо стреляют, очень плохо, гражданин полковник!
— Ну что ж, не далее как через день мы выясним, правду ли ты сказал. Почему ты вступился за священника, который не пожелал принять гражданскую присягу?
— Потому что это был мой долг. Я католик. Я даже выпил с ним за здоровье святейшего папы.
— Какая неосмотрительность! И это ты тоже должен был сделать? А еще что ты мне расскажешь, гражданин Сюркуф? Я вижу, ты тут покалечил нескольких солдат.
— Да, ножкой от стола.
— Ну, ладно. Дело будет расследовано и виновные наказаны. Но и вы оба — пока задержаны. Вас доставят в Боссе. А с другом своим Жюно, гражданин Сюркуф, ты увидишься, я обещаю. Адье!
Маленький офицер круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Минуту спустя он уже скакал вместе со своими спутниками дальше: рекогносцировка продолжалась.
В маленький зал вошли меж тем трое военных, объявившие, что будут сопровождать Сюркуфа и брата Мартина в Боссе.
— Не возражаю, — сказал Сюркуф, откладывая в сторону ножку от стола. — Боссе — так и так цель моего путешествия.
— А моего — нет, — отозвался брат Мартин. — Мне надо в Систерон.
— Ты сможешь пойти туда и завтра. А пока ты будешь моим гостем в Боссе; но сперва мы выпьем еще здесь с этими тремя храбрыми гражданами по стаканчику доброго вина. Этот руссийон мне определенно нравится, и потом — должен же я расплатиться за поломанный стол.
Бравому моряку, казалось, и под арестом сам черт не брат. Хорошее настроение не покидало его и после, когда они вышли на улицу. Проливной дождь он переносил со стоическим хладнокровием, как и прежде.
Боссе — еще и сегодня[9] — маленькое местечко, насчитывающее едва ли три тысячи жителей. Там занимаются выделкой шерстяных тканей, а в окрестностях производят доброе оливковое масло и отличное красное вино.
После непродолжительного марша по раскисшей под дождем дороге обоих задержанных привели к дому, где расположился со своим штабом главнокомандующий, генерал Карто, и заперли в узкой, темной каморке, единственное окошко которой было закрыто ставнями.
— Ну вот, тут мы и бросим якорь, — сказал Сюркуф. — Жаль только, что нет здесь ни подвесной койки, ни перины. Впрочем, не стоит расстраиваться — ведь все равно нам на этих коечках вдоволь не поваляться: надо думать, нас скоро выпустят.
— Не надеюсь я на это, — вздохнул брат Мартин.
— Нет? Почему?
— Ты что, не знаешь, гражданин Сюркуф, что сейчас во Франции нет большего преступления, чем противиться воле Конвента? Я вижу, что настали для меня черные дни, но все равно останусь верен своему обету.
Сюркуф схватил товарища по несчастью за руки и горячо, взволнованно, совсем иным тоном, чем до сих пор, сказал:
— Господь да воздаст тебе, брат Мартин! Нашему отечеству нужны такие люди, которое свое слово чтут выше, чем сиюминутные политические выгоды. Не за горами время, когда Франции потребуются сильные души и крепкие руки, чтобы наш народ занял достойное место среди других наций. Будут великие битвы; прольются реки крови; будет титаническая борьба одного против всех. Не вешай нос, брат Мартин! Надо быть бодрым и веселым, надо заранее готовиться к боям, чтобы каждый знал, где его место, когда придет время померяться силами. Я — сын отечества, и мой долг оставаться верным ему во всех бедах и опасностях. Поэтому я предложил родине свои услуги, но мне отказали; теперь я иду в Тулон, чтобы сделать последнюю попытку. Я поговорю с этим полковником Бонапартом; может, я и добьюсь здесь того, что в других местах у меня не получилось.
Священник удивленно смотрел на возбужденного своей речью моряка. Этот молодой человек прямо на глазах стал совсем иным: веселый, беззаботный юнец стал вдруг зрелым мужчиной, чьи глаза пророчески всматривались в даль, чьи вдохновенные слова зажигали душу, чьи помыслы были направлены к великой цели.
Дверь отворилась. Вызвали Сюркуфа, чтобы отвести его к генералу. Вернулся он не скоро. Потом увели брата Мартина. С ним разобрались быстро. Его спросили, готов ли он принять гражданскую присягу и, когда он решительно отказался, сообщили, что вынуждены поступить с ним, как с изменником. Сюркуф поинтересовался, что он намерен теперь предпринять.
— А что я должен предпринять? Я — человек слова, но не меча. К сожалению, здесь слово пресеклось мечом. Со мной будет то же, что и со многими другими — меня отправят в Париж, а там, сам знаешь…