Это было в ноябре 1846 года. Муссон дул в полную силу, и множество пришедших в Гонконг мелких каботажных суденышек старались отыскать стоянку у южного берега острова, где можно было бы укрыться от пронзительного ветра. Здесь собралось изрядное число джонок. На яликах они поддерживали оживленную связь с берегом, выгружали и погружали товары, частью предназначенные для южных островных групп, частью же — для контрабандной торговли в Кантоне, куда владельцы или кормчие различных суденышек, минуя все кордоны, пробирались только им одним ведомыми путями. Среди прочих там стояла одна джонка, почти не отличавшаяся от соседних, разве что бамбуковая палуба на ней была чуть почище, занавеси, прикрывающие окна каюты — чуть поновее, а циновочный парус — покрепче и более добротной выделки, чем на обычных торговых джонках. Расписано судно было так же, как и другие — те же огромные, зловещие глаза по обоим бортам у самого носа. На корме же, с истинно китайской изощренностью, искусно было вписано название — “Оранг Макан”, что по-малайски означает не что иное, как людоед.
Флага на джонке не было; в предутренний час, еще до рассвета, она тихонько проскользнула между притулившимися у берега суденышками и скромно, не нарушая ничьего покоя, бросила якорь. За весь день она ни разу не посылала лодку на берег, до самых сумерек, когда, наконец, несколько полуевропейского, полуиндийского облика личностей спустили на воду висевший за кормой ялик и отправились в нем на остров. Там они оставались до глубокой ночи, после чего столь же тихо, едва ли не тайком, снова вернулись на борт своего судна.
Гонконг — вольный порт, и ни санитарную полицию, ни пронырливых сборщиков налогов прибывающие суда, как правило, ни в малой степени не тревожат. Однако эта джонка чем-то, видимо, привлекла все же внимание английских властей, ибо в следующий полдень к ней подошел бот, в котором наряду с правительственным чиновником и китайской командой находились также двое важных сынов Небесной Империи; чиновник потребовал сперва владельца судна, а затем и его бумаги.
Чиновник, казалось, ничуть не удивился, что капитаном и владельцем джонки оказался его земляк. Мистер Мур, как звали последнего, беспрекословно предъявил документы, высказав, однако, некоторое удивление, что их требуют именно у него, тогда как, насколько ему известно, в отношении прочих джонок подобного не происходило. Команда, занятая приборкой палубы, целиком состояла из китайцев и была полном комплекте. Состояние здоровья людей не вызывало никаких нареканий. Выглядели они аккуратно и опрятно (что далеко не всегда можно сказать о парнях подобного сорта) и на все вопросы обоих пришедших с чиновником китайцев отвечали быстро и точно.
Мистер Мур купил, по его словам, эту джонку за сравнительно умеренную цену у одного китайского купца, который занимался прежде опиумной контрабандой. Не будучи настолько богатым, чтобы приобрести сразу большое судно, мистер Мур решил для начала ограничиться этим и заняться скупкой сырья на берегах Китая и Ост-Индского архипелага, чтобы сбывать его затем европейским судам или же обменивать у них на европейские товары. В Гонконг он зашел лишь затем, чтобы заправиться свежей водой и, если удастся, выторговать два-три ящика опиума. Словом, все было в порядке. Чиновник отдал ему бумаги обратно, обменялся несколькими словами со своими китайцами и покинул джонку с тем же, с чем и пришел. Приглашение капитана выпить в его маленькой каюте по стаканчику черри представитель властей с благодарностью отклонил.
Когда господа спускались по трапу в свой бот, капитан Мур, облокотясь на фальшборт, помахал им вслед рукой. Оглянись они в этот миг, им, видимо, бросилась бы в глаза игравшая на его губах ехидная улыбочка. Однако все они были столь поглощены проблемой, как бы половчее занять в шатком боте свои прежние места, что ничего вокруг не замечали. Затем толкаемый равномерными ударами весел бот отошел от борта джонки и заскользил обратно к берегу.
Мистер Мур был мужчиной в расцвете сил, лет сорока — сорока пяти, с густыми, вьющимися каштановыми волосами, но без бороды и усов, с лицом гладким и тщательно выбритым. На сильной кряжистой фигуре — обычная матросская одежда: синяя куртка и белые брюки. На голове китайская пробковая шапочка, обтянутая поверх шелком, вокруг живота — традиционный красный китайский пояс, за который вместо оружия заткнута мирная, короткая, очень красивой работы курительная трубка.
Он постоял у фальшборта, пока английский бот не удалился за пределы слышимости. Затем тихо присвистнул сквозь зубы, развернулся на каблуках и, подойдя к открытой каютной двери, весело крикнул вниз: