К столику не успевшего еще обсохнуть незнакомца, слегка пошатываясь, подошел пышноусый тамбурмажор[6].
— Эй, гражданин, откуда путь держишь?
— С верховьев Дюранса[7].
— И куда же?
— В Боссе.
— Что тебе там надо?
— Навестить друга. Ты имеешь что-нибудь против?
— Х-м-м! Может и так, а может и нет.
— О-о-о! — с едва скрываемой иронией протянул незнакомец. Он положил ногу на ногу, скрестил руки на груди и устремил на тамбурмажора взгляд, в котором можно было прочесть все что угодно, кроме восхищения. Этому молодому человеку было никак не более двадцати двух — двадцати трех, но высокий лоб, густые брови, властный взгляд, орлиный нос, энергично очерченный рот, крепкая загорелая, не привыкшая к воротничкам шея, широкие плечи, гибкое телосложение — все это производило впечатление зрелости, независимости, некой необычности, и невольно внушало уважение.
— Чему ты удивляешься, гражданин? — спросил унтер-офицер. — Уж не полагаешь ли ты, что к главной штаб-квартире в Боссе может пройти любой, кому заблагорассудится?
— Нет, не полагаю. А вот ты, гражданин тамбурмажор, похоже, полагаешь, что тебе дозволено лезть к любому со своими расспросами.
— Молчать! Каждый солдат обязан охранять безопасность своей армии! Как твоя фамилия, гражданин?
— Сюркуф, — ответил спрошенный с легкой ухмылкой в уголке рта.
— Имя?
— Робер.
— Кто ты?
— Моряк.
— А-а-а, так вот почему ты столь беззаботно плескался, словно утка, в этом потопе, там, на улице! Кто тот друг, которого ты хочешь навестить?
— Гражданин гренадер Андош Жюно.
— Андош Жюно, адвокат?
— Да, он самый.
— Да это же мой добрый приятель! Откуда ты его знаешь?
— Мы встречались с ним в Бюсси-ле-Гран, где он родился.
— Точно! Ты не врешь, гражданин Сюркуф. Жюно служит в нашей роте. Я провожу тебя к нему. Но прежде ты должен с нами выпить.
— А что вы пьете?
— Здесь только один сорт, как на вывеске — руссийон. Но вино крепкое и очень мягкое. Попробуй-ка!
Хозяин притащил большой кувшин своего фирменного напитка, и все солдаты дружно протянули стаканы, предвкушая удовольствие выпить за счет незнакомца.
А тот только смеялся. После первого тоста он предложил всем наполнить еще по стакану и снова выпить и, заметив постную физиономию усомнившегося в его платежеспособности хозяина, вытащил из кожаного бумажника пачку ассигнаций и швырнул ее на стол. Жест этот был встречен всеобщим ликованием: денег было с лихвой, и хозяину пришлось еще раз наполнять кувшин. На сей раз не обошли вниманием и миссионера, которому до этого не перепало еще ни глотка. Тамбурмажор подошел к его столику, протянул стакан и потребовал:
— Встань, гражданин, возьми стакан и выпей за здоровье Конвента, выкинувшего папу римского из страны!
Священник поднялся и взял стакан; однако вместо требуемого тоста тихо, но твердо, сказал:
— Не для богохульства дал нам господь эту благодать. В вине — истина, и я не хочу произносить слова лжи. Я пью за здоровье святого отца в Риме, да хранит его небо!
Но не успел он поднести вино к губам, как кулак тамбурмажора вышиб стакан из его руки так, что осколки брызнули по полу.
— Что это ты себе позволяешь, гражданин святоша? — взревел унтер. — Ты что, не знаешь, что в нашей прекрасной Франции прежние святые отцы упразднены? Еще немного, и всех вас вышвырнут отсюда вон со всей вашей ерундой, в которую вы заставляли нас верить! Я приказываю тебе отказаться от своего тоста!
— Погоди-ка, старина, — перебил тамбурмажора другой солдат. — Зачем ты разбил его стакан? Гражданин хозяин, дай ему новый, да налей пополнее! Этот поп явно из тех, что отказались от гражданской присяги. Вот мы и устроим ему сейчас проверку, и пусть пеняет на себя, если ее не выдержит!
Хозяин принес требуемое; тамбурмажор втиснул в ладонь священника полный стакан и приказал:
— А теперь пей, гражданин, и кричи громко: “Да здравствует республика! Долой папу!”
Лицо миссионера побледнело, но глаза его сверкали. Он поднял стакан и крикнул:
— Да здравствует святой отец! Долой врагов Франции!
Полупьяная орава разразилась дикими криками; десятка два рук потянулось к мужественному приверженцу своей веры, чтобы жестоко проучить его. Но не тут-то было: в ссору вмешался незнакомец. Никто и не заметил, как он подошел, только вдруг он оказался перед священником, прикрыл его своим телом и крикнул с веселой улыбкой:
— Граждане, не сделаете ли мне одолжение?
— Какое?
— Будьте так добры, и выжмите, пожалуйста, воду из моего бушлата, прежде чем посягать на этого божьего человека!
Они не сразу раскусили его умысел; усмешка в глазах моряка и дружелюбность тона сбили их с толку; однако в глазах этих и в этом тоне было нечто, что их насторожило.
— Твой бушлат? — слегка растерянно спросил тамбурмажор. — Что ты придумал? Нам-то какое до него дело? Отойди-ка в сторонку, гражданин Сюркуф. Мы хотим вдолбить этому ханже литанию, да так, чтобы он до последних своих дней ее не позабыл!
— Разрешите мне по крайней мере хотя бы выпить с ним по доброму глотку.
Он взял из руки священника стакан и спросил:
— Как тебя зовут?
— Я зовусь братом Мартином, — ответил тот.
— Отлично, брат Мартин. Ты позволишь мне выпить с тобой — за твое здоровье, за здоровье всех мужественных людей, которые не боятся стоять за правду, за процветание моей прекрасной Бретани, моей родины, во здравие моего отечества и за здоровье всех достойных уважения служителей святой церкви!
Он поднес стакан к губам и осушил его до дна. Несколько секунд в комнате царила мертвая тишина, тишина внезапности, а потом разразился шторм. Все глотки орали, все кулаки сотрясали воздух; к моряку протискивались разгневанные солдаты, но долговязый тамбурмажор широко расставил руки и потеснил их назад.
— Стой, граждане! — прокричал он. — Солдат в любой атаке должен держаться положенных правил. Этот человек, назвавший себя гражданином Сюркуфом, сдается мне, вовсе не моряк, а тайный эмиссар папы. Разложим-ка его на скамейке и расспросим хорошенько с помощью палки. А ну-ка — взять его!
Два дюжих солдата протянули было руки, чтобы схватить Сюркуфа, но тут же один из них полетел в угол, другой — в противоположный, да так быстро, что никто и не понял, как это произошло. Крики ярости слились в один устрашающий рев, и вся пьяная команда ринулась на приступ. Вдруг раздался громкий треск; Сюркуф отломал ножку от стола и принялся орудовать ею с таким проворством, что тотчас же двое нападавших с разбитыми головами повалились на пол, а остальные в беспорядке попятились.
— Ну, теперь убедились, что я — моряк? — спросил он. — Нам, корабельным парням, с вымбовкой[8] обходиться — дело привычное! И это ваша благодарность за то, что пили мое вино? Эх вы, трусы: отважились навалиться на двоих, когда вас больше трех десятков! Ну, подходите же и разложите Робера Сюркуфа на скамейке, если сумеете!
— Взять их! — взревел тамбурмажор.
Сюркуф вновь пустил в ход ножку от стола, однако задние солдаты напирали на передних, и дело обороняющихся, пожалуй, могло сложиться печально, когда бы чей-то звонкий, резкий, повелительный голос не прокричал вдруг с порога:
— Сейчас же прекратить! Что здесь происходит?
Снаружи, под окном, остановилась небольшая группа всадников, а в дверях стоял тот, кто задал вопрос. Ростом он был невелик и сложением, на первый взгляд, довольно хрупок; худощавое, резко очерченное лицо бронзового отлива; на широкий лоб надвинута обшитая галуном треугольная шляпа; с плеч свисает мокрый дождевой плащ. Завидев этого человека, солдаты испуганно попятились назад и с глубоким почтением приветствовали его. На вид ему было не более двадцати пяти, безусое его лицо — неподвижно, как маска, только глаза властно сверкали из-под насупленных бровей, оглядывая теплую компанию, пока не задержались, наконец, на старшем по званию:
— Гражданин тамбурмажор, доложи!
8
Деревянный или металлический рычаг, служащий для вращения шпиля (корабельного ворота) вручную.