— Капитан Сюркуф, я позаботился о вашем деле. Спорную сумму вам выплатят, как только вы пожелаете, — сказал Наполеон и остановился, явно ожидая, что в ответ польется поток благодарностей.
Однако моряк не был обучен политесу.
— Благодарю, сир! — просто ответил он. — Но французский суд столь справедлив, что Вашему Величеству, право, не следовало бы обременять себя еще и моими заботами.
— Не понимаю вас, — резко бросил император. — Благодаря мне ваше дело решилось быстрее, чем оно прошло бы через суд, хотя результат, конечно, был бы тем же самым. Равным образом обстоит дело и с захваченным вами у англичан фрегатом, стоимость которого уже подсчитали. Возьмите этот бумажник! В нем сумма, которую вы требовали.
Он взял со стоявшего рядом столика бумажник и протянул Сюркуфу. Тот принял его с поклоном и учтиво сказал:
— Еще раз благодарю, Ваше Величество! Вы избавили меня от долгого бездеятельного пребывания в Париже, и теперь я могу вернуться к исполнению своего долга.
— Вы хотите покинуть Францию?
— Да.
— Сейчас, когда все гавани блокированы, и ни один корабль не может выйти в море?
— Сир, — улыбнулся Сюркуф, — я пришел сюда несмотря на блокаду и снова уйду в море, когда будет нужно.
— Прекрасно! Есть ли у вас желание, которое я мог бы исполнить?
— Даже целых два, Ваше Величество! Первое касается моего лейтенанта Берта Эрвийяра. Он — один из самых отменных моряков, каких мне доводилось знать, хотя еще и довольно молод. Он сотоварищ всех моих побед и вполне созрел для самостоятельного командования кораблем. Несомненно, он был бы полезен военному флоту Франции.
— А захочет он расстаться с вами?
— Он еще не знает, что я прошу Ваше Величество доверить ему корабль.
— Он получит фрегат, который вы вместе с ним захватили у англичан! А вторая ваша просьба?
— Она касается моего парусного мастера. Он немец и принадлежит к тем двенадцати тысячам бедолаг-гессенцев, которым пришлось проливать кровь за Англию в Северной Америке. Но он не захотел воевать против Штатов и бежал. На родину как дезертиру путь ему был заказан, он потерял невесту и был лишен возможности закрыть глаза своим престарелым родителям. Он стал моряком, обошел все моря, был силой водворен на борт к недоброй памяти капитану Шутеру, а от него благополучно перешел ко мне, весьма поспособствовав при этом в захвате “Орла”. С тех пор он оказал Франции много услуг; на каждом вражеском корабле, который я брал, первым был он. Он спит и видит вернуться на родину и просил меня ходатайствовать перед вашим величеством о высочайшем заступничестве.
— Капитан, я не распоряжаюсь на родине этого человека, но, несомненно, он должен иметь возможность вернуться туда. О его желании я поставлю в известность кого следует. Но при этом ему и самому нужно написать прошение своим властям, и я убежден, что отказа он не получит.
— Милость Вашего Величества безгранична. Сердечно благодарю вас!
— А для себя самого вы ничего не хотите?
— Сир, дайте нашему отечеству мир, в котором оно так нуждается. Дайте ему то, что требуется, чтобы быть счастливым, и вы исполните самое мое заветное желание!
— Вы ничего не просите для себя, для отечества же — больше, чем я способен дать. Для блага родины каждый должен делать то, что в его силах. Вы и сами, судя по всему, неплохо потрудились на этом поприще. Но есть сферы, в которых вы могли бы достичь еще большего. И они должны остаться закрытыми для вас?
— Ваше Величество, сам ваш вопрос уже делает меня счастливым, но тем не менее я вынужден ответить горьким “да”.
— Почему?
— Я — моряк, воин, но я никогда не смог бы стать военным наемником. Я обвиняю военачальников, которые хотят вести войну ради войны. Война — печальная необходимость и позволительна только во имя такой великой цели, как защита отечества, и вести ее следует так, чтобы непременно достичь этой цели. В противном случае я как офицер потребовал бы отставки.
— Я вижу, что не ошибся в вас! Дайте мне один совет, как тогда под Тулоном!
— Я не мастер давать советы императору. С гражданином полковником Бонапартом я мог бы говорить безо всяких околичностей, но сегодня я могу только напомнить о причинах, которые удерживают меня от вступления в военный флот и вынуждают остаться приватиром.
— Вы можете говорить совершенно откровенно все, что думаете, Сюркуф! Вы должны говорить! Я без гнева приму любые ваши суждения. Вы знаете о том, что у меня есть намерения высадиться в Англии?
— Я знаю, что вы собираете войска у Булони, но так же хорошо знаю и то, что в Англию эти войска не войдут.
— Вот как! Смелое утверждение!
— Мое утверждение основано на серьезных доводах. Где французские моряки, способные открыть нам путь в Англию, отогнав англичан от наших блокированных гаваней и пустив на дно их эскадры? Где корабли, необходимые для этого? Нужны долгие мирные годы, чтобы французский флот залечил нанесенные ему раны. Франция должна жить в мире со всеми другими народами, чтобы подготовиться к великой битве, в которой должно быть посрамлено высокомерие англичан. У Франции нет другого врага, кроме Англии. Сир, почему вы пренебрегли Робертом Фултоном? Я не прорицатель, но утверждаю, что в ближайшие годы пар погонит по всем морям гигантские корабли. И тогда вы будете сожалеть, что упустили возможность стать самым могущественным монархом!
— Ах, этот Фултон! Он — мечтатель, и его мечтания, видимо, настолько завораживают, что вскружили голову даже вам.
— Ваше Величество, вы настояли, чтобы я говорил, и могли убедиться, что я не говорю того, в чем не уверен до конца. Я простой здравомыслящий моряк, а не царедворец, и если уж фантазировать, то мне хотелось бы представить, что я говорю всего лишь с гражданином полковником Бонапартом. Я чужд своекорыстных интересов, потому что возвращаюсь в Индию на своем маленьком “Соколе”. Мне нужна свобода действий, мой полет должен направляться только моей волей. Я плохой подданный.
Император слушал спокойно, не выдавая ни единым мускулом бронзового лица насколько его задели слова Сюркуфа. Но вот его тонкие губы скривились в тихой улыбке, и он проникновенно, хоть и с некоторой иронией в голосе, сказал:
— Сюркуф, ваша родина — суровая Бретань, и вы истинный ее сын: резкий, открытый, отважный, верный и при этом немножко неучтивый и даже бесцеремонный. Но гражданину полковнику Бонапарту вы именно таким и нравитесь, и он желает теперь поболтать с вами полчасика. Следуйте за мной!
Он прошел вперед, и капитан проследовал за ним в другой кабинет.
Истек уже добрый час, и дядюшка Кардитон каждую минуту поглядывал на дверь, боясь пропустить появление капитана. И чем дольше тянулось ожидание, тем с большей гордостью светилось лицо хозяина: какая высокая честь его гостинице! Ни чьему другому, а его, дядюшки Кардитона, гостю дозволено столь долго занимать драгоценное время самого императора!
Наконец, Сюркуф вернулся. Лицо у него было озабоченное, он дружески кивнул дядюшке Кардитону и, не говоря ни слова, поднялся в свой номер. И сразу же в дверь к нему постучали Эрвийяр и Хольмерс. Обоим не терпелось узнать о результатах аудиенции.
— Ты так долго был у императора? — спросил лейтенант.
— Разумеется, господин капитан!
— Что? Как? Какого капитана ты имеешь в виду?
— Капитана второго ранга и командира фрегата Берта Эрвийяра, которого я поздравляю сердечно с этим знаменательным событием!
Эрвийяр никак не мог взять в толк, что произошло, пока Сюркуф не рассказал со всеми подробностями о его производстве в офицеры, а когда, наконец, понял, то повел себя совсем не так, как предполагал капитан.
— Ты тоже вступаешь в военный флот? — осведомился Эрвийяр.
— Нет, я возвращаюсь в Индию.
— Тогда я иду с тобой. Не нужен мне их фрегат!
— Все уже решено. Император высочайше соизволил собственноручно выплатить мне наши призовые деньги! Посмотри, сколько их!