Рауль на этот раз не остановил Гримо. Он зааплодировал, но не без некоторой наигранности. Гримо, уловив эту неестественность, замолчал сам, не стал петь дальше. Песенку Оливена он считал слишком задушевной и обиделся теперь уже на аплодисменты.
— Когда ты это сочинил? — спросил Рауль.
— Это не я. Оливен.
— Черт возьми. Все очень мило, кроме последней строчки, но Оливену я не могу выразить свое негодование. Попробовал бы он, каналья, спеть это мне самому!
— Он и не стал вам петь, — вздохнул Гримо.
– 'Любови сдавшись в плен' ?! Каков подлец! Если бы это было так, разве я находился бы здесь? Я болтался бы по Парижу, в надежде встретить… э-э-эту особу, и непременно ввзязался бы в какую-нибудь заваруху, пытаясь сорвать злобу на первом встречном. А кончилось бы все это сам понимаешь чем…
— Уж ясно, добром не кончилось бы, — проворчал Гримо, — Здесь-то поспокойнее.
— И еще — я не из тех, кто сдается.
— И слава Богу, — сказал Гримо, — Я с вами абсолютно согласен, господин Рауль. Не судите строго Оливена. Он писал от всей души.
— Я знаю, — улыбнулся Рауль, — Просто не люблю, когда мне напоминают, каким я был дураком.
— Будьте готовы к тому, что еще не раз напомнят, — вздохнул Гримо, — Ваши же друзья. Пока не забудут. Это мой жизненный опыт мне говорит. А вы не лезьте на рожон.
Рауль подошел к большому овальному зеркалу в золоченой раме, поправил свою бандану и спросил старика:
— Гримо, как ты думаешь, долго ли растет борода?
— Вы хотите отрастить бороду? — поразился Гримо.
— Пиратскую, — сказал Рауль.
— Долго, — сказал Гримо, — Поверьте моему опыту.
— А все-таки я попробую. Раз уж мы начали пиратскую войну, будем и внешне походить на пиратов.
— Кхм, — кашлянул Гримо и опять затряс головой.
— Я называю вещи своими именами, Гримо. Мне с самого начала было ясно, что это пиратская война. Авантюра в духе Фрэнсиса Дрейка. Не один ли черт — Франсуа де Бофор или Фрэнсис Дрейк. Имя одно и то же. И профессия та же. Только Фрэнсис — пират королевы, а пират короля — Франсуа. Почти стихи. Складно получилось!
— Вас интересует пиратская борода? Да у вас терпения не хватит, сударь! Дня три, максимум пять, и вам захочется плюнуть в собственное отражение и сбрить к черту эту гадость. Я вам точно говорю.
— На основании твоего богатого жизненного опыта, — сказал Рауль насмешливо. Его уже начало раздражать, что старичок так хвастается своим жизненным опытом, тем самым дает понять, что он сам этим хваленым жизненным опытом не обладает.
— А мне и сейчас хочется плюнуть в собственное отражение, и без пиратской бороды.
— Кокетство, — хмыкнул Гримо.
— Кокетство?! — возмутился Рауль, — Думай, что говоришь.
— Я говорю как раз то, что думаю. Кокетство двадцатипятилетнего красавчика. Вот я, старый урод, не хочу и не буду плевать в собственное отражение.
— Ты вовсе не урод!
— Так вот, о бородах, господин Рауль. Когда мы с вашим уважаемым отцом сидели в амьенском погребе, у нас выросла двухнедельная щетина, и смотрелась она весьма отвратительно даже на таком видном мужчине, как граф де Ла Фер. И мы были как выходцы с того света. Но уже утром мы избавились от наших двухнедельных бород. Иначе бы моя внешность, хоть и невзрачная, но, сколь возможно, благопристойная, не привлекла бы покойного лорда Уинтера, царство ему небесное!
— Лорд Уинтер был очень умный человек, — сказал Рауль с уважением,
— Англичане любят все оригинальное, из ряда вон выходящее, экзотическое. Ты — сокровище, Гримо. Ты цены себе не знаешь! Но как медленно тянется время, черт возьми! Чем бы заняться! Открой-ка иллюминатор.
Гримо посмотрел в окно.
— А если волны?
— До нас не достанут. Да ты не бойся, чудак-человек, я не собираюсь топиться. Вот-те крест. Ты, похоже, совсем дураком меня считаешь? Просто жарко.
Гримо открыл иллюминатор.
— Так-то оно лучше, — сказал Рауль, — Будем ждать ужина. Сколько склянок пробьет, когда позовут на ужин?
Гримо подал бумагу с расписанием:
— Читайте. А вот меню.
Рауль просмотрел бумагу и вернулся на место.
— Все-то ты знаешь, — сказал он и повторил: Цены тебе нет.
Гримо улыбнулся. Взглянул на ларчик на столе.
— И вы не знаете, чем занять себя до ужина? — спросил Гримо.
— Не знаю, — искренне сказал Рауль, — Правда, не знаю.
Гримо показал взглядом на шкатулку Шевретты.
— А "Записки' вашей матушки? Я думал, вы сразу броситесь читать их.
— Но я же все знаю, — сказал Рауль, — На трезвую голову читать мамины 'Записки' … лучше ночью.
— Боитесь? — спросил Гримо, — Не бойтесь. И ничего-то вы толком не знаете!
— Знаю, — сказал Рауль, — Всегда знал. Не знал только причины, по которой мама столько лет скрывала свой брак с отцом. Теперь знаю и это. Вот цена королевской дружбы.
— Вы обещали нашей госпоже… — начал Гримо.
— …прочитать 'Записки' . И я сделаю это. Но потом.
— А еще вы обещали ей…
— Присмотреть за барабанщиком. Но это, как я понял, на суше. Сейчас шевалье де Линьетом занимается помощник капитана, молодой де Сабле и сам господин де Вентадорн.
— А Вандом? — спросил Гримо.
— Ах, да! Еще и этот кукленыш на мою бедную голову! Я все помню, старина.
— Будьте помягче с Вандомом, — сказал Гримо, — Мне довелось слышать, как вы сказали ему: 'Отстаньте' …Вы отвернулись и не видели, как вздрогнул паж. Анри де Вандом — очень кроткое и нежное существо.
— Тем хуже для него, — резко сказал Рауль, — Надо быть толстокожим носорогом, кроткие и нежные существа не выживут в этом сволочном мире, поверь моему жизненному опыту, не такому богатому как у тебя, но достаточно горькому.
— Для чего же тогда живут сильные и добрые, если не для того, чтобы защищать слабых, кротких и нежных?
— Я не сильный и добрый. Я слабый и злой.
— Вы на себя наговариваете.
— Анри де Вандом не в меру чувствителен. Вот Ролан — другое дело. А ведь Ролан еще моложе, чем паж Бофора. Гримо, что-то тут не так! Тебе-то что до этого сладкоголосого неженки?
— Мне-то ничего, — проворчал Гримо, — Но вас же просила госпожа наша. Я думал, вы сдержите обещание.
— Да, матушка позаботилась, чтобы я не соскучился в обществе этих сосунков. Хотя, пока мы, к счастью, не на суше, я могу не утруждать себя и предоставить молокососам развлекаться самостоятельно.
Он машинально провел по струнам. Завалился в кучу подушек.
— А тут премило, правда?
— Правда, — сказал Гримо, — Поспите пока, я вас разбужу к ужину, если не хотите читать 'Записки' на трезвую голову, сударь!
— Подай шкатулку, — сказал Рауль, — Я не такой законченный трус.
— Мне — погулять? — спросил Гримо.
— Останься, — велел Рауль, — Может быть, кое-что понадобится уточнить по ходу действия.
— Как скажете, господин Рауль — согласился Гримо, — Тогда я, с вашего позволения, тоже займусь чтением. Я почитаю 'Дон Кихота' — с чего это ваш знакомец, Люк-живописец, решил, что я похож на ламанчского идальго?
— Хоть картину пиши! — сказал Рауль, — Странно, что мы этого раньше не замечали.
"Записки Мари Мишон" приводятся здесь в очень сокращенном варианте, только то из объемистой рукописи, что имеет непосредственное отношение к этой истории. Впрочем, полная версия 'Записок' , быть может, когда-нибудь будет достоянием читающей публики. Рукопись открывалась следующим посвящением:
Рауль отложил рукопись. Слова Гримо о Вандоме задели его. Он вовсе не считал себя 'слабым и злым' , скорее, наоборот. Но, вспомнив события сегодняшнего дня, Рауль признался себе, что его, 'сильного и доброго' , защищал 'слабый, кроткий и нежный' Анри де Вандом. Докатился! Анри, легкий, изящный, грациозный, опрокидывает его бокал на торжественном обеде. Все принимают неловкость пажа как должное. Из всех участников пиршества только его мать была способна на такое. И рука ее чуть дернулась. Но приятельница королевы, дама, принадлежащая к высшей знати, урожденная де Роган, могла ли допустить такую оплошность? А с пажа спрос невелик. Надо все же быть с Вандомом помягче, насколько это в моих силах, решил Рауль и продолжил чтение.