При виде появившегося в саду живодера сеньора Магдалена, невзирая на свои сорок весен, зарделась как маков цвет и приняла томный вид, хотя сердце ее бешено колотилось. Женщина всегда трепещет перед тем, как ответить «да», но безмятежно произносит «нет». Наблюдение, говорящее не в пользу прекрасного пола.
— Сеньора, — низко поклонившись, начал Хуан, — я пришел услышать свой приговор. — И про себя подумал: «А бабенка недурна, как только я раньше этого не приметил?»
— Кабальеро, — пролепетала сеньора Магдалена, потупив очи и еще больше заливаясь краской, — я почти и не думала об этом…
— Не думали, сеньора? Неужели вы так пренебрегаете мною?
— Пренебрегаю? О нет, скорее наоборот.
— Так, значит, вы согласны стать моей супругой! — воскликнул живодер, взяв в свои руки все еще нежную ручку сеньоры Магдалены.
— Не знаю, что и сказать, — отвечала она, не отнимая, впрочем, руки.
«Смелее!» — подумал Хуан и, поднеся ее руку к губам, воскликнул:
— Сеньора, не заставляйте меня больше страдать! Будете ли вы моей женой?
— Да, — трепеща, ответила сеньора Магдалена и почувствовала на своей руке страстные поцелуи Медведя-толстосума.
В этот момент Хуан воображал, будто и впрямь любит свою невесту, она же и вовсе этому поверила: в ее груди даже шевельнулось какое-то чувство к этому человеку.
Любовь подобна горному склону, — стоит лишь ступить на него, а дальше уже спускаешься без труда: достаточно поверить, что любишь, чтобы, действительно полюбить.
— Магдалена, — сказал живодер, почувствовав себя свободно, — когда вы хотите назначить нашу свадьбу?
— Когда вам будет угодно, — робея, ответила сеньора Лафонт.
— В таком случае, чем раньше, тем лучше, — я хочу как можно скорее уехать с этого острова. Вы согласны, красотка моя?
Много лет уже не слыхала сеньора Магдалена, чтобы ее называли «моя красотка», и эти слова живительной влагой оросили ее сердце.
— Да, да, чем раньше, тем лучше, — заговорила она, воодушевляясь. — Уедем отсюда и, если вы согласны, прежде всего покинем это селение.
— Разумеется; к счастью, я могу превратить в деньги все мое имущество в течение одного дня, я говорю о еще не проданных товарах. А ваш дом купят, лишь только узнают, что он продается. Мы тут же отправимся в Санто-Доминго и там, в городе, сможем без помехи обдумать, где бы нам обосноваться и зажить спокойно и счастливо.
— Это вы очень хорошо придумали, очень хорошо.
Так, мечтая об ожидавшей их безоблачной жизни, строя планы и перемежая их любовными объяснениями, — которые сеньора Магдалена выслушивала с удовольствием, а Хуан Педро произносил почти от чистого сердца, — они проговорили больше часа. Наконец живодер распрощался и пошел готовиться к свадьбе и к отъезду.
— Пожалуй, я останусь не в накладе, — раздумывал он, шагая к дому, — если даже придется всегда жить с матерью; эта вдовушка весьма аппетитна и к тому же любезна, а ручки у нее… Вот она, порода, порода… люблю француженок!..
Хулия не слыхала, о чем говорили сеньора Магдалена с Хуаном; но она все поняла, когда увидела, с каким самодовольным видом вышел из дома живодер, и заметила счастливую улыбку на пылающем лице матери.
Неожиданное сватовство произвело такое впечатление на сеньору Магдалену, что она почти перестала упрекать Хулию за ее любовь к Антонио. Увлеченная мыслями о собственном счастье, мать совсем позабыла о дочери.
Сначала Хулия опасалась семейной грозы. Но проходил час за часом, а сеньора Магдалена по-прежнему улыбалась и ласкала ее. Девушка приободрилась и, осмелев, назначила Антонио свидание.
Настал вечер, Хулия нетерпеливо считала минуты, ей казалось, что сеньора Магдалена слишком медлит с отходом ко сну. Однако ей удалось скрыть свое волнение. Наконец в доме все затихло. Убедившись, что мать крепко спит, Хулия села у окна, выходившего в сад, и стала ждать.
Ночной ветерок нежно и печально шелестел листвой деревьев, луна озаряла небосвод слабым зеленоватым светом. Глубокое молчание лесов нарушалось лишь пением ночных птиц да мычанием коров.
Хулия ждала долго. Она вспоминала прошлое, вопрошала судьбу о будущем, с тоской думала о настоящем. Мысли девушки были далеко, когда легкий шум в саду вернул ее на землю. При свете луны она узнала молодого охотника.
— Подожди меня, — шепнула Хулия.
Железная Рука спрятался в тени густого дерева, и вскоре Хулия была рядом с ним.
— Моя мать спит крепко, — сказала она, — но все же, я думаю, нам спокойнее будет в лесу.
И, не дожидаясь ответа, она направилась к потайной лазейке, скрытой вьюнками и кустарником. Железная Рука молча последовал за ней. Они вышли на дорогу и углубились в небольшой лесок.
— Антонио, — сказала Хулия, внезапно остановившись, — не правда ли, мы очень несчастны?
— Да, моя Хулия, это правда.
— Что же ты думаешь делать?
— Хулия, если бы я не любил тебя такой чистой любовью, если бы страсть моя не равнялась моему уважению, я сказал бы: «Хулия, иди со мной, бежим, и ты будешь принадлежать мне в глухом лесу, будешь жить в моей хижине, станешь женой охотника, и дни наши пронесутся в счастье и радости, как проносится легкий ветер над цветами». Но нет, любовь моя, я слишком сильно люблю тебя. Я понимаю, что хотя мы будем счастливы, но я оторву тебя от общества, от света, куда мы рано или поздно должны вернуться. Я хотел бы привести тебя в мой дом и с гордостью назвать своей супругой. Я понимаю, что если ты убежишь со мной, оставишь свою мать, то после первых счастливых дней настанет для тебя пора раскаяния, печали, отвращения, и ты разлюбишь меня.
— Не говори так, Антонио!
— Нет, ангел мой, я говорю так, потому что это правда. Я — дворянин, я принадлежу к знатному роду. Не смотри на то, что я живу в горах вместе с охотниками. Не думай, что я искатель приключений без имени, без семьи, без состояния. Нет, Хулия. В эту ночь перед долгой разлукой я хочу открыться тебе. Кто я — ты в свое время узнаешь. Теперь же, радость моей жизни, тебе достаточно знать, что я человек, достойный твоей любви.
— Кем бы ты ни был, Антонио, дворянином или простолюдином, богачом или нищим, маркизом или охотником, я люблю тебя и буду любить вечно, тебя самого, только тебя. Я буду хранить твою тайну, не пытаясь проникнуть в нее, я подчинюсь любому твоему решению, потому что я обожаю тебя, потому что нет у меня другой воли, чем твоя, других желаний, чем твои, других надежд, чем твои. Говори, приказывай, Антонио! Я твоя, и тебе принадлежит моя жизнь, моя честь, мое будущее.
— О, ангельская душа! — сказал охотник, сжимая Хулино в объятиях, — твоя невинность и твоя любовь — вот защита твоей добродетели. Выслушай меня: утром мы должны расстаться. Поклянись, что останешься верна мне, и я ручаюсь за наше будущее и обещаю тебе, что мы будем счастливы.
— Клянусь! — пылко воскликнула девушка.
— Что бы ни случилось с тобой или со мной?
— Да!
— Даже если ты услышишь обо мне самое дурное, что только может быть на свете, если тебе скажут, что я изменил твоей любви, что я умер?
— Да, да! — рыдая, повторяла Хулия.
— Хулия, не забывай этой клятвы, принесенной здесь, в лесу, перед лицом бога.
— Никогда! — с еще большим жаром воскликнула Хулия.
Их души слились в долгом поцелуе.
— Прощай, Антонио, — произнесла, выскользнув из его объятий Хулия. — Прощай. Скоро я увижу тебя?
— Нет, Хулия. На рассвете я уезжаю.
— Ты уезжаешь? — в ужасе воскликнула девушка. — Но куда? Куда?
— Сам не знаю. Я иду, следуя велению судьбы, иду, чтобы завоевать свободу и отомстить за мою родину.
— Объясни, что это значит, объясни, ради бога! Твои слова пугают меня, в них кроется тайна. Куда ты идешь? Что собираешься делать?
— Хулия, утром я покидаю селение вместе с Морганом. Теперь я заодно с ним.
— Боже правый! Ты — с Морганом, Антонио! Ты, такой благородный, такой добрый, уедешь с этим пиратом, одно имя которого внушает ужас! Ты тоже стал пиратом? О боже мой, боже мой! Что будет со мной? Что будет с нами?