Впрочем, узнать ему удалось немного: женщина эта недавно приехала издалека, откуда именно — неизвестно, очевидно, она очень богата, все слуги у нее индейцы и не говорят по-кастильски, поэтому у них ничего не выспросишь, а главное, эта дама ведет столь замкнутый образ жизни, что соседи впервые увидели юную красавицу лишь в день святого Ипполита на балконе дома. Дон Энрике был близок к отчаянию, дни проходили один за другим, а прекрасная незнакомка словно испарилась.
Донья Ана не появлялась в обществе, история с похищением постепенно забывалась, и никто больше не говорил о ней.
А вот в доме дона Кристобаля де Эстрады произошли перемены. Теперь это уже не было жилище холостяка, и в городе стало известно, что хозяин дома зажил семейной жизнью. Правда, сеньору могли видеть только доверенные служанки. Донья Ана больше не была пленницей, а Эстрада отказался от балов и прогулок. Друзья говорили, что он вступил на праведный путь.
Но только один Индиано был посвящен в тайну всех этих перемен.
X. ЖАЛОБА МОНАХИНЬ
Хотя дон Энрике и не был виновен в похищении доньи Аны, его имя так часто поминалось во всех разговорах, вызванных ночным происшествием, что не было в Мехико человека, который не считал бы его виновником этого скандала.
Слава дона Энрике как соблазнителя женщин росла с каждым днем, а вместе с ней росло негодование отцов семейств и добропорядочных людей, которые объявили чуть не крестовый поход против бедного юноши и ратовали за то, чтобы его не принимали в семейных домах и остерегались, как злодея. Вполне понятно, что все эти толки дошли до монастыря Иисуса и Марии и ввергли в тревогу мать настоятельницу, чем не преминул воспользоваться дон Хусто.
Выждав несколько дней, чтобы сделать свой приход еще более желанным, он появился однажды вечером в монастыре, попросил разрешения поговорить с настоятельницей и был немедленно принят.
— Ах, братец! — едва завидев его, воскликнула настоятельница. — Сам господь бог посылает вас, ведь мы уже было собирались пригласить вас к себе.
— Да простит мне ваше преподобие, что я не явился раньше. Я был занят в доме сестры моей, графини; ее супругу, сеньору графу, выпали тяжелые дни.
— Уж не захворал ли наш благодетель?
— Душа у него болит, матушка, душа.
— Почему же?
— Да уж ваше преподобие может вообразить, какие неприятности доставляет семье дон Энрике, которому господь не судил быть хорошим сыном.
— Такова воля божия, братец. Бедный сеньор граф! Мы уже наслышаны о его печалях и неустанно молим за него господа в наших недостойных и грешных молитвах.
— О, он безутешен. И у такого хорошего, добродетельного, почтенного человека, известного своим милосердием, такой, да простит меня бог, беспутный буян-сын.
— Главное, огласка, братец. Огласка хуже греха.
— Пресвятая дева Мария, помоги сеньору графу! Изволите видеть, ваше преподобие, каждый несет свой крест, но, если сравнить нашу долю с долей ближнего, мы должны еще благодарить бога за то, что крест наш не столь тяжек.
— Благословен господь во веки веков!
— Аминь.
— А как же полагает сеньор граф поступить со своим сыном? Не подумайте, братец, что я спрашиваю вас о том из праздного любопытства, избави бог. Но буйство этого юноши, да наставит его господь на путь истинный, с каждым днем все больше омрачает добрую славу нашего монастыря, недостойной настоятельницей коего я являюсь.
— Сеньор граф ничего с ним не может поделать. Власти его недостаточно, чтобы пресечь зло.
— Но кто же способен пресечь его?
— Полагаю, матушка, что только его светлость вице-король.
— То же полагают и наши отцы капелланы. Но они не желали бы сами к нему обращаться.
— Нетрудно будет добиться желаемого другим путем.
— Вот за этим-то я и ждала вас, братец. Посоветуйте, как быть?
— Прежде всего, заручившись согласием прелатов, ваше преподобие напишет прошение сеньору вице-королю. В этом прошении вы пожалуетесь на то, что доброе имя вашей святой обители страдает от бесчинств человека, сестра которого находится в вашем монастыре.
— Понимаю, понимаю.
— Далее ваше преподобие передаст это прошение мне, а я отнесу его во дворец сеньору вице-королю.
— Очень хорошо.
— Затем ваше преподобие позаботится о том, чтобы сеньор архиепископ посодействовал быстрейшему вручению вашей жалобы.
— А потом?
— А потом его светлость довершит все остальное.
— И что же, вы думаете, он сделает?
— Полагаю, он может изгнать из своих владений этого буяна или же в наказание отправить его в Испанию под стражей.
— И нет никакой опасности, что при этом прольется кровь?
— Никакой.
— В таком случае я выполню все ваши советы, братец. А то отец капеллан сказал, что его сан запрещает ему вмешиваться в дела правосудия в тех случаях, когда может пролиться человеческая кровь.
— Ваше преподобие может действовать совершенно спокойно; о том, чего боятся отцы капелланы, и речи нет.
— Слава богу! Тогда через три дня вы получите нужное послание. Жду вас ровно через три дня.
— Я буду точен.
Дон Хусто откланялся, а настоятельница немедля велела пригласить отцов капелланов.
В те времена Новой Испанией правил дон Себастиан де Толедо, маркиз де Мансера. Он вступил на пост вице-короля 15 октября 1664 года и привез с собой в колонию свою супругу донью Леонору де Каррето.
Вице-король согласился принять дона Хусто через пять дней после его разговора с монахиней. Дон Хусто явился с крайне подобострастным видом.
Маркиз де Мансера — по отзывам хронистов того времени, человек умный и проницательный — пригласил дона Хусто сесть и принялся изучать его физиономию, пытаясь определить характер этого человека.
— Да простит меня ваша светлость, — начал дон Хусто, — что я отвлекаю вас от ваших высоких и сложных обязанностей, но меня понудило к тому дело столь деликатного свойства, что я посмел, быть может, с излишней настойчивостью домогаться свидания с вами.
— Можете изложить мне ваше дело, — ответил вице-король, — ведь затем, чтобы управлять этими землями и послал меня сюда его величество король, доверивший мне честь представлять его священную особу и власть.
— Приступаю, ибо не хочу докучать вашей светлости. Вам известно, что в этом городе проживает весьма почтенная особа (не в умаление достоинств сеньора вице-короля будь сказано) по имени граф де Торре-Леаль.
— Как же, я хорошо его знаю.
— У сеньора графа есть двое детей: сын и дочь. Сын, старший из них, известен своим беспутным нравом и дурными наклонностями. Дня не проходит, чтобы он не совершал какое-нибудь бесчинство.
— Как зовут этого юношу?
— Дон Энрике Руис де Мендилуэта.
— А! — воскликнул вице-король, вспомнив о стычке в день святого Ипполита.
— У дона Энрике, — продолжал дон Хусто, сделав вид, будто не понял, что означало восклицание маркиза, — есть сестра, о которой я уже упоминал, монахиня в одном из монастырей этого благородного и верного города.
— Понимаю.
— Бесчинства дона Энрике нарушают покой его сестры и других святых монахинь. Всему городу известно, что сестра буяна спасается в этом монастыре, а потому вся почтенная община предается тревоге и унынию и видит избавителя от нынешних и грядущих бед только в лице вашей светлости, представляющей в этих владениях величие нашего повелителя.
— И что же я могу сделать?
— Светлейший сеньор, дозвольте почтительно вручить вашей светлости прошение, в котором монахини просят у вас избавления от зла и бесчинств, столь опасных для всего христианского мира.
Вице-король взял послание, с глубоким поклоном поданное ему доном Хусто. Внимательно прочитав его, вице-король заметил:
— Но здесь не указано, какого решения ждут они от меня.
— Святые сестры полагали, что от мудрого ума вашей светлости решение не укроется, да и негоже им указывать вашей светлости.