От закатившегося солнца осталась только тонкая золотая полоска, но небосвод все еще был окрашен в багряно-золотистые тона, и на фоне его мчался на нас на всех парусах почти прозрачный корабль-призрак, сотканный из соленого морского тумана. Вскоре сумерки сгустились еще больше, и в наступившей полутьме мне показалось, что таинственное судно погружается в океан. Оно не тонуло, нет — просто уходило под воду, и когда солнце погасло совсем, размытые очертания его верхних парусов окончательно растворились в густо-серых тенях подступающей ночи.
— Эй, Джессоп, ты что там, заснул? — услышал я голос второго помощника, который тоже поднялся на фок, чтобы помочь нам убрать паруса. — Давай вниз!
Я вздрогнул — просто чудо, что я не свалился с рея! — и огляделся. Все мои товарищи уже спускались по вантам вниз, и я оставался на мачте один.
— Есть, сэр, — машинально откликнулся я и двинулся вдоль рея к вантам. Вскоре я уже был на палубе, однако охвативший меня наверху страх не проходил. Я был ошеломлен и напуган, но сильнее всего томило меня тревожное предчувствие, которое не мог облечь в слова.
Когда пробили восемь склянок, я после переклички отправился на ют: пришел мой черед стоять за штурвалом. Я, однако, еще не пришел в себя, и поначалу в голове у меня было совершенно пусто — не мог даже сосредоточиться на управлении кораблем, и все мои действия носили чисто машинальный характер. Со временем, однако, этот своеобразный ступор прошел, и я вновь начал воспринимать все, что происходило вокруг. Происходило, впрочем, немногое: океан был совершенно спокоен, ветра не было, и даже непрекращающийся скрип рангоута, казалось, на время затих.
В штиль штурвальному делать абсолютно нечего. Вместо того чтобы торчать на юте, я мог бы с тем же успехом сидеть в кубрике и курить трубку. Внизу, на главной палубе, горели развешенные на вантах фок- и грот-мачты светильники, но они давали света меньше, чем можно было надеяться, поскольку в большинстве своем это были сигнальные фонари с глухой задней стенкой, дающие направленный свет.
Впрочем, и о фонарях, и о штиле, и о непроглядном ночном мраке за бортом (ночь выдалась на удивление темная) я вспоминал лишь время от времени, да и то вскользь, так как теперь, когда возможность думать снова вернулась ко мне, я размышлял почти исключительно о странном тумане, поднявшемся из моря и принявшем форму огромного корабля, а потом снова растаявшем. Потом я поймал себя на том, что пристально вглядываюсь в темноту на западе или испуганно озираюсь по сторонам. Ничего удивительного в этом не было: я слишком отчетливо помнил, как сотканный из тумана фантом гигантского парусника развернулся и помчался к нам. Это последнее впечатление, полученное перед самым наступлением темноты, глубоко врезалось в мое сознание, и теперь я невольно искал взглядом таинственный корабль, ибо мне продолжало казаться, что он находится где-то поблизости. Эта мысль пугала меня до дрожи, с которой я никак не мог совладать; больше того, с каждой минутой во мне росла уверенность, что вот-вот должно произойти что-то скверное.
Но пробили уже две склянки, а все вокруг по-прежнему было спокойно — однако и это спокойствие казалось мне странным. В ночной темноте и тишине мне чудилась опасность, поскольку помимо замеченного мною туманного фантома я не мог не вспоминать и о четырех огромных тенях, грозно маячивших под маслянистой водной гладью с нашего левого борта. Каждый раз, когда думал о них, я был рад, что у нас на палубе горит какой-никакой свет, хотя и гадал, почему ни одного фонаря нет на вантах бизани. Мне очень хотелось, чтобы там тоже повесили хоть один светильник, и я твердо решил сказать об этом второму помощнику, как только он подойдет ко мне. Второй помощник, по своему обыкновению, стоял у среза юта, опершись на ограждение, но не курил: в противном случае я бы видел, как тлеет в темноте огонек его трубки. Судя по всему, он тоже был обеспокоен. Трижды с начала вахты второй помощник спускался на главную палубу, и я был почти уверен, что он ходил взглянуть, не покажутся ли за бортом какие-то признаки близкого присутствия четырех таинственных кораблей. Впрочем, ночью их вряд ли можно было разглядеть.
Дежурный хронометрист отбил три склянки, ему ответил судовой колокол на носу. Эти звонкие удары заставили меня вздрогнуть, так как мне показалось — рынду бьют над самым моим ухом. Обычно я реагировал на знакомые звуки гораздо спокойнее, но сегодня ночью даже самый воздух над палубой был каким-то странным. Что в нем такого странного, я так и не успел разобраться, поскольку еще до того, как второй помощник отозвался на уставное «Полный порядок на борту!» впередсмотрящего, наверху раздался лязг и грохот бегучего такелажа, донесшийся с левой стороны грот-мачты. Почти одновременно я услышал пронзительный визг бейфута [100]и понял, что кто-то или что-то раздернул [101]гардели грот-марселя. Что-то громко треснуло, потом послышался глухой удар — это застрял, зацепившись за что-то, падающий рей.
Второй помощник что-то крикнул и бросился к трапу. С главной палубы донесся топот бегущих ног и крики вахтенной смены. Разобрал я и голос капитана — должно быть, он выскочил на палубу через люк кают-компании.
— Принесите фонари! Больше фонарей! — скомандовал Старик и громко выругался.
Он кричал еще что-то, но я разобрал только последнее слово: «…снесло…»
— Нет, сэр, не думаю, — донесся ответ второго помощника.
Всеобщая неразбериха продолжалась еще с минуту, потом я услышал металлическое щелканье палов — это матросы завели фалы на баллер кормового шпиля и начали понемногу их выбирать. До меня долетали отдельные слова Старика: «…вся эта вода?»
— Не могу знать, сэр, — ответил второй помощник.
Ненадолго наступила тишина, нарушаемая только щелчками палов, скрипом канатов и повизгиванием роликов бейфута. Потом второй помощник сказал:
— Кажется, все в порядке.
Ответа капитана я так и не услышал, так как в этот самый момент мне почудилось, будто моей шеи коснулось чье-то ледяное дыхание. Резко обернувшись, я увидел какую-то тварь, глядевшую на меня поверх гакаборта. [102]Ее глаза слабо мерцали в темноте, отражая свет компасной лампы, но помимо этого я не видел ничего, кроме смутных очертаний головы и вцепившихся в ограждение конечностей. На протяжении нескольких секунд, показавшихся мне самыми долгими в моей жизни, я в немом изумлении смотрел на тварь. Двигаться я не мог, хотя чудовище было совсем близко. Я не мог даже пошевелиться — до того глубоким и всеобъемлющим был охвативший меня ужас. Наконец способность управлять своими членами вернулась ко мне, и, выхватив из нактоуза освещавший компас фонарь, я направил его на тварь. Пока я стоял, словно парализованный, тварь успела почти полностью перебраться через ограждение, но едва лишь на нее упал свет фонаря, как она с невероятным проворством отпрянула назад, соскользнула за борт и пропала из вида. Все это произошло так быстро, что я даже не успел рассмотреть ее толком — в памяти осталось лишь мокро поблескивающее нечто да горящие в темноте злобные глаза.
В следующее мгновение я уже сломя голову мчался прочь от этого безмолвного ужаса. Мною владела одна мысль — скорее вниз, подальше отсюда! На нижней ступеньке трапа я оступился и с размаха приземлился на «корму», все еще сжимая в руке нактоузный фонарь. Матросы уже закончили выбирать тросы и теперь вынимали вымбовки из шпиль-гатов. Мое внезапное появление и крик, сопровождавший мое падение, до того напугали их, что они попятились, а двое или трое едва не бросились наутек и совладали с собой, лишь увидев, что это я, а не какое-то неведомое морское чудовище.