Потом снова поднялся, но ноги не слушались его, и он добрел лишь до ближайшего поросшего лесом мыска.
Сквозь листву просматривался замок. Ох, по этой длинной прямой аллее, по этому морю песка, освещенному солнцем, ему придется пройти в своей дырявой, грязной одежде… Придется войти и в вестибюль, заговорить со слугой, который поднимет его на смех…
Повернувшись, Георг изо всех сил помчался к домику Флинты. Но вот он резко затормозил, повернулся на каблуках и, словно в полусне, зашагал большими шагами прямо к замку. Ноги у него горели, потому что башмаки Фабиана были тесны, но все же он прошел изрядный путь по аллее. Но когда на площадке, посыпанной песком, показались люди, он остановился.
«Подожду, пока стемнеет», — решил Георг и стянул башмаки.
Он ловил комаров, рвал недозрелые ягоды брусники, наблюдал за крошечной муравьиной тропкой, протянувшейся между травинками, и размышлял о своей жизни. У его ног, высокий и прямой, цвел коровяк. «Этого цветка в моем гербарии нет», — неожиданно подумал он, и холодок пробежал у него по спине. До гербария ли ему после всего того, что с ним приключилось? Конец теперь отличным отметкам и премиям, и всему упорядоченному и домашнему. Теперь он далеко от дома, странствует по белу свету и видит разные полевые цветы, которые цветут и умирают. Когда наступали сумерки, вокруг становилось так одиноко и странно. Казалось, будто сердце его всего-навсего маленький боязливый зверек и что ничего общего с высокими темными деревьями и бездонным печальным небом у него нет. Но тут Георг вспомнил Альфреда и Вильхельмину. «Им еще хуже, чем мне, — подумал он, — им куда хуже, чем мне…»
Наконец настал вечер, и Георг, точно нищий, прокрался к замку; две злобных гончих ворча следовали за ним по пятам. Он низко поклонился слуге, любезничавшему на кухонном крыльце со служанкой.
— Нельзя ли мне поговорить с графом?
— Еще чего! Не до тебя графу. Он только сегодня вернулся домой, был в отъезде. А сейчас у него гости, собрались охотиться на уток…
— Ну тогда ладно…
Георг собрался уже было уйти, но вдруг подумал об Альфреде, о тюрьме, о палаче и снова обратился к слуге, недоуменно взиравшему на этот унылый призрак.
— Да, но речь идет об очень важном деле. О Флинте…
Ахнув, слуга тут же побежал на парадное крыльцо и скрылся
за дверью. Через минуту появился граф — с непокрытой головой, но во фраке и с белой астрой в петлице. Возбужденное лицо его выражало нетерпение, в руках он держал трость. Слуга осветил Георга фонариком.
— Это еще что за фигура? — прокартавил граф.
— Это всего лишь я… профессор… вы, граф, однажды летом пригласили меня на обед.
— Вот как, хм, да, конечно… Ну и вид у тебя, мальчик. Надеюсь, это не ты прикончил старика Флинту, а?
— Я хотел бы побеседовать с вами, граф, наедине.
— Наедине? Вот еще новости. Ну, allons[68].
Взяв фонарь у слуги, граф, как и был с непокрытой головой, повел Георга в садовую беседку. Лицо графа при неверном свете фонаря казалось постаревшим и морщинистым. Внезапно мальчик, содрогнувшись, понял, что причиняет муку этому человеку.
— Ну, выкладывай свое дело, приятель! Меня ждут там два губернатора и министр!
Георг остановился у входа в беседку, готовый при малейшей опасности обратиться в бегство. Он стал рассказывать обо всем, что видел и слышал. Это он, Георг, написал то глупое письмо с предостережением об Альфреде, и он же первым увидел всплывшее тело Флинты. Но тот, кто прятался за углами домика Флинты тем жутким вечером, когда они приплыли туда, был вовсе не Альфред, а барон Юстус. И он так ужасно смотрел на них, когда они сидели у костра.
Граф пошатнулся. Пытаясь ощупью найти опору в шелестевших лозах дикого винограда, он закричал:
— И ты думаешь, балбес ты этакий, что несчастный кроткий дурачок, мой кузен, убийца? Берегись, как бы я не натравил на тебя гончих!
Георг готов был расплакаться.
— Простите, господин граф! Я только думал, вдруг Альфред не виноват? Ведь это ужасно!
Вспышка гнева прошла, и граф снова взял в руки фонарь:
— Идем!
Они прошли по темной садовой аллее, пахнувшей палыми фруктами и мокрой землей, потом свернули на узкую тропку среди вьющихся на подпорках бобов и остановились перед открытыми освещенными окнами домика садовника.