— Матушка Ханна! — тихо позвал граф.
Вышла маленькая, сгорбившаяся под тяжестью лет старушка с трясущейся головой и, сделав книксен, закудахтала ласковым голоском:
— Скажите, пожалуйста, неужто сам милостивейший граф оказывает нам честь?
— Добрый день, добрый день, любезная матушка Ханна, — спокойно произнес граф. — Матушка Ханна ведь убирала в этом павильоне летом, не так ли? Я хотел только узнать, не заметила ли матушка Ханна, чтоб барон когда-нибудь… выглядел рассеянным… выказывал бы особое беспокойство… или говорил что-нибудь странное…
Матушка Ханна теребила передник, потом снова сделала книксен:
— Как прикажете, граф!
— Я ничего не приказываю, матушка Ханна, — по-прежнему спокойно и дружелюбно сказал граф, хотя Георг чувствовал, как в руке его дрожит лампа. — Расскажите только все, как было.
— Да, ну тогда я скажу… мы с Линой наверху в кухне толковали то же самое… она иной раз зовет меня на чашечку кофе, не знаю, как посмотрит на это господин граф… Да, так вот я говорила… барон никогда не был таким и никогда не вел себя так, как в ту пору, когда стояла эта адова жара и вся брюква посохла. Ну а с тех пор, как пошел дождь, милостивый граф, и в воздухе похолодало, с него все как рукой сняло. Он снова стал добрым, возится со своими книжками, не бегает кругом и не рыщет по ночам.
Георг отступил в тень и оттуда смотрел на графа и на старуху. Прямая, черная тень фонаря колыхалась. на белой стене дома, будто волна.
— А он ничего не говорил о Фли…? — не удержался Георг.
Граф не дал договорить.
— Идем! — жестко пробормотал он, схватив его за руку.
Они выбрались на дорогу, которая вела вниз к озеру мимо колодца с насосом и через березовую рощу. Там, на выгоне, слышался лошадиный топот, и лошади то и дело выглядывали из темноты, ожидая, что им потреплют холку. Потом граф с Георгом прошли по вязкой парковой дорожке под черными липами. И вот перед ними освещенный павильон.
Граф остановился и погасил фонарь.
— Там у костра он узнал тебя?
— Не-е, не думаю, — дрожа от страха, пробормотал Георг.
— Тогда идем, но держи язык за зубами, и выше голову, а то ты похож на трусливого кролика. Понял?
Окна павильона были открыты, и рой ночных бабочек кружился над двумя мерцающими садовыми подсвечниками, стоявшими на столе. Пчеловод сидел за раскрытой книгой, рядом с ним стояла полупустая бутылка коньяка. Граф дружески похлопал его по плечу.
— Здравствуй, здравствуй, дорогой Юстус! А я только сегодня вернулся домой из Германии. Вот и спустился вниз посмотреть, как ты поживаешь.
Георг поразился веселой непринужденности графа.
Но барон Юстус, не поднимая глаз от книги, сухо пробормотал «здравствуй», явно рассерженный тем, что ему помешали.
Граф уселся на край стола и стал раскачивать ногой.
— А я тебе кое-что привез, любезный Юстус, новый патентованный улей со стеклянными стенками, так что можно видеть, как возводятся пчелиные соты.
Пчеловод поднял глаза. Веки свинцовой тяжестью нависли над его оцепеневшим взглядом.
— Вот как? — тупо пробормотал он.
Граф продолжал говорить, и лицо его не выражало ничего, кроме искренней доброжелательности.
— Ну как дела с пчелами? Они еще не прикончили трутней? Верно, им не хватало меда во время засухи?
— Я подкармливал их леденцами и медом из города, — приходя в себя, начал пчеловод и налил коньяка в рюмку.
Графу удалось наконец завязать беседу, и он искусно поддерживал ее все новыми и новыми идеями; и какую бы околесицу ни нес его кузен, он сохранял невозмутимый вид. И наконец совершенно неожиданно, самым что ни на есть равнодушным голосом спросил:
— Да, любезный Юстус, но что, собственно говоря, ты имел против старика Флинты?
Георгу пришлось ухватиться рукой за стул. Самообладанию графа можно было позавидовать. Ни малейшего следа волнения не мог Георг уловить на его лице, лице дипломата с насмешливой улыбкой и круглыми глазами, чуть напоминавшими глаза кузена.
Впечатление производило не содержание вопроса, а тон, каким был задан этот вопрос. Барон Юстус, ничуть не испугавшись, поднялся и ударил рукой по столу как человек, всецело верящий в свою правоту.
— Флинта — убийца! — с глубочайшим убеждением вскричал он.
Георг весь дрожал, холодный пот проступил на его лбу, но граф не спеша зажег сигару и спокойным движением выбросил спичку в открытое окно.
— Как же так, любезный кузен, как же так?
— Он не хотел покупать мед своим пчелам и окуривал их до смерти под самым моим носом.
— Каков мошенник! И ты, конечно, кокнул его?