— Полночь тринадцатого, — сказала она низким музыкальным голосом.
— Да, — согласился я и тут вспомнил про письмо, полученное десятого.
— Сегодня он покинул Гваделупу, — продолжала она. — В Гарамасе он ждет вашего письма.
Это было все. Она пересекла комнату и вышла из нее, нет, не через окно, которое было очень удобным для этого, а через гладкую, сплошную стену. Я сидел в кровати, ошеломленный, целую минуту, уставившись в то место, где в последний раз видел женщину, и пытаясь уверить себя, что я сплю. Но я не спал. Я проснулся полностью. Настолько, что прошло не менее часа, прежде чем Морфей добился успеха, как писатели викторианского периода изящно называют приход сна.
Утром я добрался до своего офиса немного раньше, чем обычно, и не нужно говорить, что первое, что я сделал, — это стал искать письмо, полученное мною десятого. Я не знал ни имени писавшего, ни места отправления, но секретарь вспомнил это письмо, так как оно достаточно выделялось среди прочих.
— Это откуда-то из Мексики, — сказал он, и так как письма такого рода были подшиты по штатам и странам, отыскать его было нетрудно.
Будьте спокойны, на этот раз я тщательно прочел письмо. Оно было датировано третьим и проштемпелевано в Гарамасе. Гарамас — это порт в заливе Калифорния. Вот это письмо:
«Дорогой сэр.
Будучи занят в предприятии огромной научной важности, я счел необходимым ходатайствовать о помощи (не о финансировании) перед тем, кто психологически и интеллектуально согласен с ним и в то же время достаточно культурен и умен, чтобы оценить огромные возможности моего проекта.
Почему я обратился к вам, буду рад объяснить в том счастливом случае, если окажется желательным наше личное свидание. А в этом можно убедиться только при помощи испытания, о котором я сейчас скажу.
Если женская фигура в белом саване войдет в вашу спальню в полночь тринадцатого дня этого месяца, ответьте на это письмо. Если этого не произойдет — ответа не жду.
Уверяю вас в том, что это письмо, которое, сознаю, до некоторой степени необычно, требует вашего серьезного рассмотрения, и умоляю хранить его в тайне, пока дальнейшие события не сделают его опубликование необходимым. Кончаю.
— Еще один орешек, — прокомментировал мой секретарь Ротмунд.
— Итак, письмо пришло десятого, — согласился я, — но сегодня четырнадцатое, и теперь это — еще одна история, в которой надлежит разобраться.
— Что может четырнадцатое добавить к этому письму? — удивился он.
— Вчера было тринадцатое, — ответил я.
— Не хотите ли вы сказать, что что-то произошло, или вы видели во сне… — начал он скептически.
— Это, конечно, то, что я хочу сказать, — прервал я его. — Леди пришла… Я видел… Она приходила!
Ральф поглядел на меня с тревогой.
— Не забудьте, что ваша медсестра сказала вам после последней операции, — напомнил он.
— Какая из них? У меня их было девять, и нет двух, которые говорили бы мне одинаковые вещи.
— Джерри. Она сказала, что наркотик часто действует на мозг в течение нескольких месяцев, — его тон был тревожным и заботливым.
— Хорошо, по крайней мере, Джерри допускала, что я имею мозг, подобного которому нет у некоторых других. Как бы там ни было, на меня это не повлияло: что я видел, то видел. Напишите, пожалуйста, письмо мистеру Нейперу.
Несколькими днями позже я получил телеграмму от Нейпера из Гарамаса.
«Письмо ваше получил точка Благодарю точка Буду у вас завтра», — гласила она.
— Он должен лететь, — прокомментировал я.
— Или прийти в белом саване, — подсказал Ральф. — Думаю, надо позвонить капитану Ходсону, чтобы он послал сюда группу автомобилей: иногда эти орешки бывают опасны, — он был все еще скептически настроен.
Допускаю, что мы оба ждали прибытия Карсона Нейпера с равным интересом. Думаю, Ральф ожидал увидеть маньяка с дикими глазами. Я же не мог представить себе этого человека вообще.
На следующее утро, около одиннадцати, Ральф зашел в мой кабинет.
— Мистер Нейпер здесь! — сказал он.
— Его волосы щетинятся на скальпе, и белки его глаз озаряют все вокруг? — спросил я, улыбаясь.
— Нет, — ответил Ральф, отзываясь на шутку. — Это молодой человек, выглядит просто прекрасно, но, — добавил он серьезно, — я все еще думаю, что он орешек.
— Попросите его ко мне, — сказал я, и минутой позже Ральф ввел исключительно красивого мужчину, которому, полагаю, было что-то между двадцатью пятью и тридцатью годами, хотя он мог быть и несколько моложе.