— Но ты же не мертв.
— Уже скоро.
— Почему ты так думаешь?
— Когда я вернусь на корабль, меня убьют за то, что сделал ночью. Если не вернусь, то убьют здесь. Здесь никто в одиночку не выживает.
— Если будешь мне хорошо служить, никто тебя не «Софале» не тронет, — заверил я его.
От этих слов он заметно повеселел.
— Я буду служить тебе и повиноваться во всем, мой капитан, — обещал он и вскоре уже улыбался и пел снова, как если бы у него не осталось никаких забот и смерти не существовало вообще.
Иногда, случайно оглядываясь, я обнаруживал, что Дуара рассматривает меня, но каждый раз быстро отводит взгляд, как если бы ее уличили в чем-то запретном. Я разговаривал с ней только в случае необходимости, ибо решил загладить былые грехи, обращаясь с ней сугубо официально, чтобы она больше не опасалась моих чувств.
Трудной же задачей было все это для меня! Как хотелось взять ее на руки и снова шептать слова любви! Но я уже научился управлять собой и не сомневался, что и в дальнейшем смогу вести себя сдержанно, пока Дуара продолжает враждебно относиться ко мне.
Вскоре, к моему удивлению, она спросила:
— Ты все время молчишь. Что случилось?
В первый раз Дуара отметила перемену во мне и дала понять, что думает обо мне. Ведь до сих пор она проявляла ко мне не больше интереса, чем к любому предмету обстановки или окружающей местности.
— Со мной ничего не случилось. Я озабочен одним — доставить вас в целости и сохранности как можно скорее на «Софал».
— Не надо больше об этом, — разочарованно воскликнула она. —Когда я впервые увидела тебя, ты был красноречивей и умел говорить и на другие темы.
— Вероятно, я и в самом деле говорил слишком много и на темы, мало интересующие вас, но, как видите, стараюсь больше не досаждать вам.
Она опустила глаза.
— Это не досаждало мне, — прошептала она почти неслышно.
Но теперь, когда меня приглашали делать то, чего я страстно желал сам, я как бы онемел: все вылетело из головы.
— Понимаешь, — продолжала она нормальным голосом, — сейчас условия очень отличаются от тех, в которых я выросла и воспитывалась. У себя дома я не видела ничего подобного. Теперь я понимаю, что правила и законы, по которым я жила среди своего народа, не могут применяться к таких необычным ситуациям, к необычным людям, к столь чуждым мне местам. Я много думала об этом и о тебе. После того, как увидела тебя в саду, мне стали приходить в голову странные мысли. Хотелось говорить не только с теми, с кем позволяют в доме отца. Я устала от одних и тех же людей — и мужчин, и женщин, — но обычаи сделали меня трусихой и рабой наших обычаев и законов. Я не могла делать то, что хотела. Я всегда хотела поговорить с тобой, и теперь, после того краткого мига, когда мы встретились на «Софале», где я снова попала под власть законов Вепайи, я собираюсь быть свободной. И буду делать то, что хочу. Хочу говорить с тобой.
Эта наивная декларация открыла новую Дуару, в присутствии которой было трудновато следовать принципам чистого платонизма. Тем не менее я продолжил свою новую линию поведения.
— Почему ты молчишь? — воскликнула она, когда я ничего не ответил.
— Не знаю, о чем говорить, — признался я, — что бы я ни говорил, меня занимает лишь одна мысль.
Она помолчала минуту, ее брови задумчиво нахмурились, и затем она наивно спросила:
— И какая?
— Любовь, — пробормотал я, глядя ей в глаза.
— Нет! — воскликнула она. — Мы не должны говорить о любви. Это дурно, это преступно!
— Неужели любовь на Амторе кажется преступлением?
— Нет-нет, я не хотела сказать этого, — поспешила она отступить, — но нельзя говорить о любви со мной, ведь мне нет еще двадцати!
— А тогда будет можно, Дуара?
Она покачала головой, немного печально, как мне показалось.
— Нет, даже тогда— нет, — прошептала она. — Ты никогда не должен говорить мне о любви, это — грезы; я не могу тебя слушать, ведь я дочь джонга.
— А может быть, безопаснее вообще не говорить ничего? — возразил я мрачно.
— О нет, давай разговаривать, — принялась умолять она. — Расскажи мне о странном мире, из которого ты пришел.
Чтобы развлечь ее, я сделал, как она просила. Болтая, мы подошли к океану. Далеко от берега я увидел «Софал», и теперь надо было изобрести способ, как ему просигнализировать.
Шторм кончился.
На обеих сторонах каньона, по которому в океан текла река, были очень высокие утесы. Один из них на нашей стороне казался самым высоким, к нему я и направился в обществе Дуары и ангана.
Подъем был крутой, и большую часть пути мне пришлось помогать Дуаре, так что я часто прикасался к ней.
Сначала я опасался, что ей это не понравится, но она не протестовала, а на некоторых ровных местах, где помощь моя в общем-то была не нужна, я не выпускал ее руки из своей, и она не вырывала ее, нисколько не обижаясь на такую фамильярность.
На вершине скалы я с помощью ангана быстро собрал хворост и валежник, и вскоре сигнальный костер вздымал в небо столб черного дыма. Ветер стих, и дым столбом поднимался прямо над утесом. Я был уверен, что с «Софала» сигнал заметят, но сумеют ли правильно истолковать? Этого я не знал.
Высокие волны все еще катились по морю и не позволяли спустить лодку, но у нас был анган, и, если «Софал» подойдет достаточно близко к берегу, он сможет легко перенести нас на него по одному. Пока корабль был так далеко, я опасался рисковать Дуарой.
С вершины нашего утеса мы могли обозревать скалы на другой стороне, и вскоре анган обратил мое внимание на них.
— Люди пришли! — заметил он.
Я сразу поглядел туда. Да, там были люди— не дикари, которые атаковали Дуару и кланганов.
Теперь стало особенно важно, чтобы нас как можно скорее заметили с «Софала», и я развел еще два костра, чтобы на «Софале» поняли, что это не обычный пожар, а именно сигнал.
Видели или нет на «Софале» наш сигнал, не знаю, но очевидно, его заметили люди из приближающегося отряда. Они подходили все ближе и ближе, и вскоре я разглядел их вооружение. Они принадлежали к той же расе, что и вепайцы. Незнакомцы были еще достаточно далеко, когда мы заметили, что «Софал» изменил курс и направляется к берегу. Сигнал наш увидели, и друзья решили поближе. рассмотреть, что там такое. Но придут ли они вовремя? От этого зависела жизнь Дуары и моя. Ветер поднялся снова. Я спросил ангана, сможет ли он лететь против ветра, потому что решил отослать с ним Дуару.
— Могу один, — ответил он, — но сомневаюсь, если придется нести кого-либо.
Мы наблюдали, как «Софал» переваливался с боку на бок и зарывался в волны, все приближаясь, и как с той же уверенностью к нам подходил враждебный отряд. Я не сомневался, кто будет первым; надежда была лишь на то, что «Софал» приблизится настолько, что анган сможет безопасно долететь до корабля с Дуарой на руках.
Теперь отряд достиг утеса на другом берегу каньона и там расположился, рассматривая нас и что-то обсуждая.
— Среди них Вилор! — вдруг воскликнула Дуара.
— И Муско, — добавил я. — Я вижу обоих.
— Что будем делать? — со страхом спросила Дуара. — Ах, они снова схватят меня!
— Нет. — обещал я ей.
Они начали спускаться в каньон, потом благополучно переплыли реку и подошли к подножию нашего утеса. «Софал» медленно приближался к берегу. Я подошел к кромке обрыва и посмотрел на карабкающихся людей. Они уже забрались на половину высоты утеса. И тут я вручил Дуару ангану.
— Мы не можем больше ждать, — обратился я к ней и ангану. — Возьми джанджонг и лети на корабль. Он теперь близко, и ты сможешь! Должен!
Он подхватил принцессу, но Дуара вырвалась.
— Я не согласна, — возразила она спокойно, — я не оставлю тебя одного.
При этих словах я ощутил такое счастье, какое никогда в жизни не испытывал. Моя Дуара снова преобразилась. Я не ждал ничего подобного и не думал, что она питает ко мне такое дружеское чувство, а что может быть желаннее для любящего мужчины, чем самоотверженность любимой женщина? Я потерял самообладание, но лишь на мгновение. Враги уже у вершины утеса и через минуту будут рядом с нами! И я действительно усидел первого из них.