– Другие переносили, и ты перенесёшь, – равнодушно произнёс Косьма. – Зато знать будешь, за что такую муку испытываешь.
– Но я не виновна ни в чём! – закричала стряпуха.
– Стрельцы сказали, что ты сама во всём призналась.
– Псы царёвы мне под ногти иглы вогнали, – запричитала Алеся, – а потом вырвали... О, это такая боль!.. Тут в чём угодно признаешься. Не представляю, кто надумал горе и вред царице-матушке учинить...
Силыч покачал головой.
– Вот ежели бы, как прежде бывало, тебя ко мне доставили, я бы, просто поговоримши с тобою, всё разузнал... И без игол под ногти. Я завсегда вижу, лжёт кто или правду говорит. Знаю, когда по лихому навету людям руки заворачивают. Вот сейчас смотрю на тебя и думаю: а может быть, ты и впрямь невиновна?
– Правда? – обрадовалась Алеся.
– Но это ничего не изменит, – развёл руками Косьма. – Сейчас от нас не требуется допрашивать, да и дьяка с приказу не прислали, дабы слова твои записывать. Велено казнить тебя, притом особым способом...
– Я знаю, что ты меня не сможешь отпустить, – снова заплакала Алеся. – Но сделай милость, батюшка: огрей меня обухом, прежде чем станешь злой пирог спекать...
– А ежели кто из опричных служивых заявится посмотреть, что тут у нас творится?.. Нет, девка, меня за то могут и в чернь со службы навсегда выставить, а я уж не молод, чтобы иному ремеслу обучаться.
Кат мог бы добавить, что за частоколом посада он не прожил бы и дня, ибо чернь недолюбливает палачей, и вопрос стоял бы только один – каковым способом лучше отправить Силыча на тот свет. И уж наверняка его бы не закололи пикой, а водрузили на кол или содрали кожу. Так что для него никакой разницы – отпусти он девку сейчас на все четыре стороны или дай уйти на тот свет без мучений – его бы точно жуткая смерть ожидала. А ныне такие времена, что всякий только и думает, как бы помереть смертью спокойной, не лютой... Хотя, дед сказывал, при татарах было ещё хуже.
Появился Ероха с большим ковшом, распространяющим сладко-едкий запах.
– Задвинь парашу под стульчак, – распорядился кат.
Когда помощник выполнил поручение, взял обеими руками ковш и поднёс к сидящей Алесе.
– Пей давай.
Стряпуха сжала зубы. Косьма вздохнул устало.
– Ероха! Печь топится?
– А то!
– Возьми кочерёгу, накали докрасна и приложи барыне к срамному месту!
– Как прикажешь, Силыч!
Алеся всхлипнула и приоткрыла губы. Кат поднёс к её рту ковш, аккуратно наклонил, чтобы жидкость не текла быстро и не проливалась на грудь девушки.
– Вот так, умница, – приговаривал он, пока Алеся хлебала мерзкий отвар, слегка постанывая.
Её слёзы капали в ковш. Выпив две трети, икнула и жалобно простонала:
– Не могу больше!
– Столько же, и отдохни, – возразил Силыч.
Давясь и хрипя, Алеся отпила ещё почти треть. Кат заглянул в ковш.
– Посиди немного. Потом допить всяко придётся.
Охая и вздыхая, девица как могла расслабилась, сидя на стульчаке. Кат тоже сел на табурет у печи, потянулся.
– Силыч, – подал голос Ероха.
– Чего тебе?
– А зачем поить отваром? И так можно же. Всё одно конец тот же самый будет.
– Надо так, – проворчал Силыч. – Мы ж не татары, это они могут нечистое нутро рвать. Нехорошо.
– Да, кстати, – вспомнил что-то помощник. – Ты же обещал рассказать ту историю.
– Какую?
– Ну, которую дед тебе сказывал. Как под татарами они жили, и что случилось, когда князь Брячеслав ясак платить отказался...
– Ну, всякое в те годы было...
– Не всякое. Как татары дочь Брячеслава на коне катали.
– Тьфу ты! И охота тебе истории про зверства нехристей слушать?
– Ну скажи! Обещал же.
Между тем в чреве у привязанной Алеси громко забурлило, заурчало. Кат подошёл к ней с остатками отвара в ковше. На всякий случай напомнил про кочерёгу. Кашляя и икая, девушка с трудом допила пойло. В животе у неё бурчало всё сильнее. Казалось, будто в чреве закипает котёл – было очень больно, и по всему нутру разлетались тяжёлые пузыри. К горлу подступила тошнота, к счастью, не слишком донимающая. Но куда хуже, что живот крутило всё сильнее, давящая боль нарастала. Гадкое бурчание постепенно перемещалось всё ниже, и Алеся поняла – скоро с нею случится что-то очень плохое. И очень постыдное.
– Так вот, Ероха, сказывал мой дед такую историю. Сам он, конечно, этого не видал, ему это его дядя говорил. Тогда татары на земле нашей лютовали. Они и сейчас проказы всякие устраивают, но в те годы было совсем худо. Все города были повинены платить ясак, и горе тем князьям, кто не мог собрать должный оброк с людей. А люди в те годы жили хуже, чем ныне... Хотя и не сказать, что намного.