— Я слышал, что что-то нашли.
Пазл из услышанного постепенно собирался.
— Прекрасно! — воскликнула Анна. — Чего ты пришёл? По-твоему, мне недостаточно плохо?
Она уткнулась лицом в ладони, впиваясь пальцами в кожу, и плечи её задрожали.
— Что с тобой? — настороженно спросил Филипп.
— Какой-то кретин зарядил мне по голове, — выдохнула она. — Со спины. Трус.
— Мне сказали, что ты кого-то убила. Это были меры предосторожности. Я бы тоже не рискнул подходить спереди.
Анна резко обернулась к Филиппа, и глаза её блеснули так, будто хотела его убить.
— Они убили Хога! — прошипела она, и было в её оскале что-то дикое, как у готового к атаке зверя. — Он ничего им не сделал!
— А ты убила нашего генерала.
— Вы не докажете. — Анна надулась, скрестив руки на коленях и отвернувшись. Голос её звучал глухо. — Мало ли кто это мог быть. Или вообще случайность.
— Тем не менее у нас есть свидетели того, что ты убила других людей. Даже если они не найдут прямых доказательств, повесить их на тебя — проще простого. И они убьют тебя, как только получат какую-то информацию.
Филипп говорил так спокойно и жестоко, словно ему было всё равно. Анна нервно сглотнула.
— Какую ещё информацию? Я ничего не знаю. — Она мотнула головой и зарычала от пронзившей боли. — Мы ни за кого не сражаемся и ни на кого не работаем. Мы убивали воинов Райдоса точно так же, как и ваших. Вообще без разницы.
— Не думаю, что это сыграет тебе на руку, — вздохнул Филипп и попробовал дотронуться до прутьев. Руку обожгло заклинание, оставляя на коже красный след.
— И ты пришёл сказать, что мне осталось жить недолго? — Анна усмехнулась. — Как мило с твоей стороны. Если моя голова будет болеть дальше, я даже не против.
Филипп покачал головой, грустно улыбаясь и потирая обожжённую руку. Он ещё раз окинул камеру задумчивым взглядом.
— Если ты перестанешь со мной огрызаться, возможно, я тебя вытащу.
Анна подняла на него вопросительный взгляд, но спросить не успела: вдалеке послышался лязг дверей. Филипп вздрогнул, бросил: «Я вернусь позже», — и вылетел из подвалов так же быстро, как спустился туда, едва не столкнувшись на выходе с Линкольном Эрзетом. Анна моргнула и снова откинулась на стену, закрывая глаза и кутаясь в кожаную куртку.
Филипп мерил шагами комнату, почёсывая поросший щетиной подбородок. В голове у него не на жизнь, а на смерть бились две мысли, каждая из которых казалась правильной и неправильной одновременно.
Первая утверждала серьёзно и беспристрастно, что ему нужно думать о том, что правильно и законно. Вторая вопила, призывая к тому, за что бы Филипп осудил сам себя. Перекрывая доводы разума, она кричала о чувствах, играла на эмоциях, потому что знала — Анна единственная вызывала у него то, что он не мог и не хотел контролировать.
Влюблённый идиот! Он ненавидел себя за это, но понимал, что насколько бы голос рассудка ни был прав, не попытаться её вытащить он не мог. Только как это сделать… Сердце не давало ответов, лишь решимость и уверенность в правоте. Последняя столько раз помогала ему!
Филипп выдохнул и остановился. Неразрешимых задач не существует. Он справлялся с проблемами и сложнее.
В воцарившемся спокойствии Филипп, наконец, заметил быстро моргающий синернист. В любой другой ситуации он бы его проигнорировал, но сейчас нажал на кнопку. Ему нужны были чужие мозги, чтобы определиться, что делать.
Поначалу голографическое изображение Эдварда колебалось, как сумасшедшее, грозясь исчезнуть, но через пару минут успокоилось. Искры полились ровно, мягко освещая маленькую комнату, и лишь редкие помехи волнами пробегали по картинке.
— Теперь меня хорошо видно? А слышно? — Эдвард заёрзал на месте, словно от его положения зависели чёткость звука и изображения.
— Лучше некуда, — хмыкнул Филипп. — Успокойся.
— Наконец-то! Все эти ваши барьеры так портят связь! Мне кажется, тебе на остров было бы проще дозвониться, если бы ты брал синернист, как нормальный человек.
Эдвард раздражённо закатил глаза и мотнул головой, отчего чёлка упала ему на глаза. Филипп едва заметно улыбнулся. Он бы непременно потрепал брата по голове, будь тот рядом, чтобы посмотреть, как Эдвард будет выворачиваться и усердно поправлять волосы. Надо же! Кто-то посмел испортить его новомодную стрижку!
Чёлка Филиппу никогда не нравилась, равно как и матери, которая постоянно приказывала парикмахерам избавляться от отросших волос сыновей, но Эдвард упрямо отращивал волосы всякий раз, как выпадала возможность. Благо, в Академии за ним никто не следил и не мог указывать.