Филиппу стало неуютно. То ли от слов Эдварда, то ли от его взгляда, который вдруг стал грустно-напряжённым. Это было на него так не похоже, что Филипп, не задумываясь, кивнул и только потом понял, насколько сложно будет сдержать обещание.
Эдвард вернулся через месяц, и по выражению его лица сразу стало понятно, что особой радости он не испытывает. Стоило матери оставить их с Филиппом вдвоём, как Эдвард достал синернист и искры сложились в страницы учебников: приближалось лето, а вместе с ним и экзамены.
— Ты бы мог остаться в Академии и спокойно готовиться, — сказал Филипп, глядя на то, как Эдвард морщит лоб, вчитываясь в не очень удачное изображение: искры трепыхались, и маленькие буквы было трудно разобрать.
— Не мог бы, — отозвался Эдвард. Пару секунд он молчал, а потом резко повернулся к брату. — Понимаешь, я не ты. Я не могу наплевать на всё просто потому, что у меня есть дела важнее. Сегодня собирается звонить отец, и мама сказала, что нам нужно быть здесь всем. Как я мог ей отказать?
Он закатил глаза и вернулся к чтению. Филипп напрягся и задумчиво почесал подбородок. Злые слова Эдварда уже успели отойти на второй план — он думал только об отце. Он не разговаривал с ним с тех пор, как вернулся домой, да ему и не хотелось, но было кое-что, что Филипп так и не сказал. Важная вещь, ответ на которую он мог предугадать, но всё же хотел попытаться. Быть может, отец остыл…
Большой хрустальный шар стоял на столе в центре зала. Эдвард держал руки на энергокамнях, которыми была усыпана золотая подставка, и сосредоточенно вызывал отца. Если тот откажет, дым посереет.
Филипп перевёл задумчивый взгляд на мать. Она сидела как на иголках, боясь, что разговор сорвётся, и её волнение передалось и Филиппу. Если он не скажет сейчас, то, возможно, не сможет этого сделать вообще. Струсит или уверится в предположениях… Но если реакцию отца он ещё мог предугадать, то матери — нет. Филипп не говорил ей о своих планах, не советовался, потому что рассказал по приезде столько ужаснувших её вещей, что ещё одна могла бы стать последней каплей. Но сейчас было самое время.
Наконец дым побелел, и из выбившегося из него луча выплыло изображение Элиада Керрелла.
— Здравствуй, отец, — весело проговорил Эдвард и ушёл на место.
— Добрый вечер. — Элиад окинул семью взглядом. — Рад, что вы все в сборе.
— Нам будет ещё лучше, Элиад, как только ты вернёшься, — с надеждой проговорила мадам Керрелл.
Элиад посмотрел на жену, которая подалась вперёд, чтобы её было лучше видно, тяжело вздохнул и поднял бумаги.
— Не думаю, что я смогу вернуться скоро. Пришло время для важных операций по всему фронту. Ещё пара месяцев — и всё закончится. Но сейчас я должен находиться ближе к командованию, чтобы координировать действия войск.
Мадам Керрелл улыбнулась, стараясь выглядеть понимающе, и откинулась на спинку кресла, чтобы муж не видел, как лицо её исказилось от волнения и безысходности, а в глазах заблестели слёзы.
Филипп отметил, как Эдвард сжал кулаки.
— Боюсь, я не смогу уделить вам сегодня много времени, — проговорил Элиад. — У меня много работы. Если это всё, то я отключаюсь. Обещаю позвонить или написать, как только будет возможность.
— У меня есть новость.
Собственный голос прозвучал для Филиппа как из другого мира.
Элиад Керрелл заметно напрягся и строго посмотрел на сына. Тот с самым спокойным выражением лица глубоко вздохнул и выдал:
— Я хочу жениться.
Мадам Керрел прикрыла округлившийся рот руками. Эдвард повернулся к брату, сверля того диким взглядом. Повисла тишина.
— На ком, Филипп? — вкрадчиво спросил отец.
Его глаза сузились. Он уже ждал, уже чувствовал и предвидел. И ярость закипала в нём.
На губах Филиппа появилась едва заметная мстительная усмешка.
— Её зовут Анна, — сказал он. — Она спасла мне жизнь. Ты ведь понимаешь, о ком я? Ты ещё сказал, что тебе плевать, кто она и что сделала.
Нечёткая голограмма дёрнулась. Губы Элиада Керрелла побледнели, сжавшись в тонкую линию, плечи расправились, а его взглядом можно было убивать. Казалось, что по воздуху вокруг него полетели искры. Он бы бросился на сына, будь тот рядом, и только огромное расстояние спасало Филиппа от неминуемой расправы.
Но в секунду его лицо расправилось, он стукнул стопкой бумаг по столу, улыбнувшись, как мог бы улыбаться удав перед броском, и сказал опасно спокойным голосом: