Крупные капли били в лицо, заставляя жмуриться, но вместо того, чтобы бежать в замок, Филипп поднял воротник и, засунув руки в карманы, побрёл по парковым дорожкам. Он даже не заметил, как пришёл к задней лестнице.
Вдруг главные ворота распахнулись, и Филипп застыл в удивлении. Во двор въехала карета, и из неё, держась левой рукой за лакея, вышел Элиад Керрелл, облачённый в чёрный дорожный плащ. Он встретился напряжённым взглядом с сыном, и тот поспешно выпрямился и кивнул в знак приветствия, отмечая, что правая рука отца висит на бандаже. Элиад кивнул в ответ и прихрамывая пошёл к лестнице. Его волосы отросли, ожоги на лице сошли, оставив лишь несколько шрамов за ухом и у шеи. Выглядел Элиад задумчиво, хмуро, а на лбу меж бровей залегла глубокая морщина. Казалось, он даже не заметил, когда Филипп поравнялся с ним.
— Вы вернулись раньше, чем собирались, отец, — произнёс Филипп, подстраиваясь под темп отца и неотрывно глядя на него. — Что-то произошло?
Элиад повернулся и ещё больше нахмурился. С упрёком он окинул промокшего сына взглядом, но лицо его было такое усталое и отрешённое, что Филипп понял — ему не до того.
— Что-то случилось? — повторил Филипп.
Элиад медленно кивнул.
— Печальные новости с Санаркса…
Филипп в недоумении расправил плечи.
— С Санаркса?
22
Санаркс был укутан предтраурной дымкой. Белоснежные стены величественного замка посерели, блестящие лазурные крыши утратили яркость, и высоко поднятые флаги, напитавшись туманом, понуро висели на шпилях, изредка колыхаясь под слабым ветром. Столица жила в смутном ожидании.
— Вы не волнуйтесь, ваше высочество, в Летнем погода отличная! — сказала мадам Берроуз, улыбаясь и затягивая корсет на платье своей госпожи.
Хелена хмуро посмотрела на отражение служанки. Та прекрасно знала, что её волновала далеко не погода, но продолжала изображать спокойствие и беззаботность. Она пыталась передать их и Хелене, но это было бесполезно. Ничто в этом мире — да и во всех остальных — не смогло бы унять её тревогу. Сейчас всё было слишком безнадёжно и серьёзно.
Хелена взглянула на себя в высокое зеркало в золочёной раме — и тут же отвела взгляд. Отчего-то она видела в нём не себя — отца. Они были похожи: иссиня-чёрные волосы, тяжёлый, въедливый взгляд тёмно-голубых глаз, одна стихия, — и в первый раз в жизни Хелена боялась сходства.
Глубокий вдох — и, закрыв глаза и запрокинув голову настолько, насколько позволяла причёска, она провела дрожащими пальцами по лёгкой струящейся юбке. Холод шифона скользнул по коже, почти успокаивая. Хелена сжала ткань и раскрыла глаза. Мадам Берроуз не успела вернуть себе маску воодушевления и так и осталась смотреть на принцессу с искренним сожалением.
Хелена сжала губы и сошла с небольшого пьедестала у зеркала.
— Дальше я справлюсь сама. Можете идти, — спокойно проговорила она, не глядя на женщину. Что было лучше, жалость или притворство, она не знала.
Мадам Берроуз коротко кивнула и с тяжёлым вздохом вышла за дверь. Хелена посмотрела ей вслед и повернулась, опять избегая зеркала, к трюмо. Она достала из резной деревянной шкатулки крупные золотые серьги и осторожно надела тяжёлые украшения. Бриллианты в золотых кружевах заиграли на бледной коже солнечными бликами, кажущимися слишком неуместными в этот туманный полдень и в этой напряжённой, тоскливой атмосфере.
Встряхнув головой и накинув на плечи шаль, Хелена вышла из комнаты. В последние недели в коридорах не зажигали огней, не раскрывали штор. Всё стало ещё более мрачным, чем когда её отец слёг в последний раз. Больше года приступы повторялись слишком часто, и врачи, как ни старались, не могли его вылечить. Только отсрочивали неизбежное. За этот год Хелена выучила путь к комнате отца так хорошо, что могла бы пройти его с закрытыми глазами. Она уже не замечала, как оказывалась в западном крыле у высокой резной двери, которая была постоянно приоткрыта и у которой она провела не одну ночь.
Хелена проскользнула в комнату, шурша юбкой, и жестом велела сиделке, старой женщине, которую помнила с детства, выйти. Спальня тонула в темноте, и единственный яркий огонёк — свеча на прикроватной тумбе — трепетал, создавая страшные живые тени от окруживших его склянок лекарств.
На широкой кровати с балдахином лежал человек, уже не казавшийся таким грозным и властным, каким был до того, как болезнь свалила его. Грузная фигура Гардиана Арта казалась теперь дряхлой оболочкой, поминутно содрогающейся от гремящего кашля. У Хелены защемило сердце. Она присела на край отцовской постели и взглянула ему в лицо. Морщины на нём стали глубже, глаза были закрыты, а губы то и дело изгибались от мучительных попыток сдержать кашель. Отец вздрогнул, почувствовав лёгкое прикосновение холодных тонких пальцев к своей горячей руке, и прохрипел, не открывая глаз: