Дауни повернулась к шкафу и достала растрепанную пачку бумажных лент.
— Ознакомьтесь с этими формулами, Джон. И скажите, что они вам напоминают.
Флеминг молча изучал ряды цифр.
— Я уже говорил, что это что-то знакомое.
Он отдал ей записи.
— Еще один синтез, — пробормотала Дауни.
На лице Флеминга отразилась глубокая тревога.
— Новый? — воскликнул он.
— Нет-нет, — успокоила его Дауни. — Чтобы получить это, нам пришлось обратиться к прошлому. Вчера вечером я добралась до знакомого материала. Мы получили его от счетной машины в Торнессе больше года назад, когда я начала работать над синтезом ДНК.
— Это оттуда? — спросил он тихо. — Часть программы, создавшей Андромеду?
— Нет. Этот материал был получен независимо, — в тоне Дауни была непоколебимая уверенность. — Я поставила на нем опыт — это было еще на той стадии, когда мы, в сущности, действовали вслепую.
Она отошла к танку и с отчаянием посмотрела на серую мутную жидкость на его дне.
— Я синтезировала несколько таких бактерий.
— А что с ними было дальше?
Дауни ответила с видимым усилием.
— Они показались мне безвредными и совершенно ни к чему не пригодными. Очередная неудача — так я тогда подумала. Я продержала их в разных питательных средах неделю. Они не погибли, но и никак не развивались. Просто размножались. Потом пробирки были вымыты и простерилизованы.
Флеминг шагнул к ней.
— Как вы не понимаете…
— Я все понимаю! — резко перебила Дауни. — Бактерии попали в раковину, в канализационную трубу, в коллектор, а оттуда — в море.
— На что и рассчитывала проклятая машина! Но ведь этой дряни была унция, не больше. Они не могли так размножиться.
— Могли, — ответила Дауни. — Я пыталась точно установить дату прекращения этого эксперимента. Больше из чисто академического интереса. Но во всяком случае, с тех пор прошло больше года. С помощью этого танка я смогла установить быстроту их размножения. Это нечто фантастическое. Ни один известный вирус, ни одна бактерия не размножается с такой быстротой. А теперь, когда заражены океаны, вы можете представить себе, в какой прогрессии идет увеличение их количества.
— Сколько времени потребуется, чтобы… — начал Флеминг.
Дауни посмотрела ему в глаза.
— Примерно год. Или меньше. К этому сроку будет достигнута максимальная насыщенность всей морской воды на земном шаре.
Флеминг посмотрел на прибор, чертивший кривую содержания азота в воздухе танка.
— Они поглощают только азот и немного кислорода? И больше ничего? — спросил он.
— Насколько я могу судить, да. Однако в нормальных условиях море поглощает азот чрезвычайно медленно. Планктон и прочее. Любая фабрика искусственных удобрений связывает азота за неделю больше, чем море поглощает его за год. Это не имело ни малейшего значения. Ведь азота очень много. Но эти бактерии без труда могут поглотить весь атмосферный азот. Вот это и происходит теперь. Атмосферное давление падает. В конце концов азот исчезнет вовсе, а с ним и растения. Когда давление понизится всерьез, наш организм перестанет усваивать кислород и исчезнут все животные.
— Если только… — начал Флеминг.
— Никаких «если» не существует.
Флеминг посмотрел на Абу Зеки, который тихо стоял р стороне и внимательно следил за их разговором.
— Мадлен, — сказал он. — С помощью Абу мы можем послать в Лондон письмо.
Дауни осталась равнодушной.
— О чем? — осведомилась она.
— О том, что происходит.
— Какой смысл! — она пожала плечами. — Но пожалуйста, если вам так хочется. Почему бы и не сделать благородный жест, даже когда уже поздно. — Она снова нагнулась над танком, вглядываясь в жидкость на его дне. — Андре была права. Машина создавала жизнь. Теперь она создала смерть. Для нас, человечества, это КОНЕЦ — вот в этой водичке.
— И все-таки написать надо! — настаивал Флеминг. — Родственник Лемки готов рискнуть. Пишите покороче, но изложите все, что вам удалось установить.
Его решительный тон подействовал на Дауни.
— Хорошо, Джон, — обещала она.
Абу улыбнулся.
— Я подожду записки, профессор, — сказал он Дауни. — Я обычно обедаю в городе. А мой родственник обедает в том же кафе.
Флеминг направился к двери.
— Желаю вам обоим удачи, — сказал он с наигранной бодростью. — Встретимся здесь попозже вечером?
Снаружи дул горячий ветер. Флеминг пошел к себе. Он был рад остаться один. Роль оптимиста требовала от него слишком больших усилий. А кроме того, ему нужно было о многом подумать. Лучше же всего ему думалось, когда он оставался наедине с бутылкой шотландского виски.