— А теперь я хочу, чтобы она жила!
Дауни внимательно посмотрела на пего, и ее губы тронула улыбка. Она сняла халат, висевший на стене.
— Идите позавтракайте, Джон. А потом возвращайтесь сюда. У меня есть для вас работа.
Они работали в совершенной, почти инстинктивной гармонии, тщательно избегая каких бы то ни было споров — эмоциональных или этических. Они говорили только о невероятных сложностях их работы. Это продолжалось десять дней незначительную часть десяти ночей. Они наспех просматривали сообщения о повышении атмосферного давления по всему миру и о заметном падении силы ветра и тотчас забывали о них.
Опасаясь неудачи, Дауни не сказала Флемингу, что начала делать инъекции Андре еще до того, как проверка была полностью завершена. Этическая сторона вопроса ее не беспокоила: Андре могла умереть в любую минуту.
Флеминг по-прежнему не навещал больную. Он чувствовал, что сможет прийти к ней, только когда станет ясно, что спасительное средство наконец получено. Он знал, что Дауни регулярно заходит в лазарет, но сознательно не спрашивал ее об Андре.
А Дауни, наблюдая медленное улучшение в состоянии своей пациентки, все еще боялась поверить в свою победу. Только когда пришел врач и провел полное и всестороннее обследование больной, она решилась признаться хотя бы себе, что невозможное произошло.
На следующей неделе Флеминг как-то вечером пошел а машинный корпус. Ему требовался помощник-неспециалист, и он пригласил на эту должность Юсела, отчасти чтобы как-то облегчить свою совесть: жалованье было большим, а это могло пригодиться Лемке и ее сыну.
Когда Дауни вошла в зал, Юсел под каким-то предлогом тактично оставил их одних.
— Джон, — сказала она. — Андре здесь.
Флеминг удивленно оглянулся:
— Где?
— За дверями, — Дауни угрюмо улыбнулась его удивлению. — Она выздоровела, Джон. Нам это удалось. Ей больше ничего не грозит.
Сначала ей показалось, что Флеминг вообще решил кичего не говорить, но потом он спросил обиженно:
— Почему вы мне раньше ничего не сказали?
— Я не была уверена, выздоровеет ли она.
Флеминг глядел на Дауни с недоверчивым удивлением:
— Так, значит, вы ее вылечили и сразу же привели сюда — к машине! Как все это просто! Словно продумано заранее, словно мы чьи-то орудия — и только! — Нахмурившись, он отвернулся. — Что мы теперь противопоставим ей? И машине?
— Это зависит от вас, — ответила Дауни. — Я ничем вам помочь не могу. Моя работа здесь окончена. Завтра я улетаю домой.
— Вы не имеете права! — воскликнул он. — Вы не можете бросить меня вот так… когда она опять здесь.
Впервые он просил о помощи. И Дауни ответила мягко:
— Послушайте, Джон. Вы же не ребенок, который прячется за материнскую юбку. Вы считаетесь ученым. Андре не использовала нас с вами как орудия. Это мы поставили мир на грань катастрофы. И это Андре его спасла, — она пошла к двери и сделала знак Андре войти. — Мы еще увидимся перед моим отлетом.
Андре быстро подошла к Флемингу, улыбаясь как счастливая школьница. Она все еще была очень худа и бледна, но не казалась больной. Наоборот, ее переполняла жизнерадостная энергия, придававшая ее красоте какуюто особенную тонкость, и Флеминг против воли оттаял.
— Я просто глазам своим не верю, — сказал он.
— Вы не рады?
— Конечно, рад…
— Вы меня боитесь? Но я сделаю так, как решите вы. Одно я знаю твердо: расстаться мы не можем.
— Тогда уедем отсюда, — Флеминг оглянулся на серую громаду машины. — Только сначала уничтожим ее — и на этот раз основательно. А потом отыщем для себя какой-нибудь спокойный уголок.
— Хорошо, — ответила Андре. — Но вы решили так, обдумав все? По-настоящему?
Она взяла его за руку и подвела к машине.
— Я покажу вам то, что показывала мадемуазель Гамбуль. Станьте поближе ко мне.
Машина замурлыкала. Экран засветился. Словно при наводке на резкость кинопроектора, тени уменьшались, приобретали четкость и перспективу.
— Похоже на Луну, — пробормотал Флеминг. — Мертвые горы, засыпанные пылью долины.
— Это не Луна, — прошептала Андре, не отводя глаз от экрана. — Это планета, откуда были посланы радиосигналы.
— Они хотят показать себя?! Какие странные эффекты освещения…
— У них голубое солнце, — объяснила Андре.
Теперь на экране расстилалась бесконечная равнина, сливавшаяся на горизонте с черным небом. На переднем плане высились огромные продолговатые предметы, расставленные без всякого порядка и, по-видимому, глубоко ушедшие в рыхлую поверхность равнины. У Флеминга по коже забегали мурашки.