Недалеко от села был большой овраг, который использовали под стрельбище. После ужина мы с Татьяной собрались и пошли за околицу села. Пожилой красноармеец, стоявший в охране за околицей, спросил.
— Вы куда на ночь глядя?
— До заката еще два часа, постреляем и вернемся, — ответил я, показывая на наган за поясом. Кобуры к нему у меня не было.
— Барышню стрелялкой своей не замучай, — заржал его молодой напарник.
Мы дошли до оврага, в качестве мишеней я взял с собой пару чистых листов бумаги, которые закрепил на ветках кустов, росших в конце оврага. Мы с Татьяной по очереди стреляли по мишеням. Мишень Татьяны была слева, моя справа. Татьяна постоянно мазала. Я не нашел ни одного попадания на ее мишени. Мне повезло больше. В центр бумажного листа я не попал, но на самом краю листа появились отверстия от пуль.
— Вау! — закричал я, увидев свои результаты. — Да я снайпер!
Татьяна с удивлением на меня посмотрела.
— Что за снайпер?
— Это значит меткий стрелок, в переводе с английского, — сказал я.
Про себя отмечая, что опять прокололся. Английское слово «снайпер» вошло в русский язык позже, с появлением снайперских винтовок. Надо было кричать: «Я Ворошиловский стрелок!». Впрочем, луганский слесарь Ворошилов, в 1919 году еще мало кому известен. Хорошо, что пока на мои языковые проколы никто не обращает внимания.
Я обновил свою мишень. Когда вставлял последний патрон в барабан нагана, услышал выстрел, почувствовал сильную боль в левом плече и ненадолго отключился. Очнулся от выстрелов над ухом. Татьяна с моего нагана стреляла куда-то в кусты над обрывистым склоном оврага. Оттуда лениво отвечали. Пули со свистом вонзались рядом со мной в песок.
Нас спасло то, что овраг находился недалеко от дороги. Как раз в это время в село возвращался конный разъезд. Красные кавалеристы услышали выстрелы и с налета взяли трех дезертиров. У дезертиров на троих была одна винтовка. Одним выстрелом они свалили меня, как самого опасного. После этого им осталось дождаться, когда женщина по своей глупости расстреляет все патроны в барабане (их там всего 7 штук).
Меня, раненого, доставили в село, в лазарет, организованный в одной из пустующих хат. Хозяева сбежали вместе с отступающими белоказаками. Местный фельдшер, угрюмый бородатый мужик, сделал перевязку. Татьяна хлопотала рядом.
— Как ты? — на ее лице была написана тревога. — Как себя чувствуешь?
— Нормально, кость не задета, плечо немного болит и все. Не везет моей левой руке. Второй раз в нее попадают.
Татьяна поцеловала меня в губы, потом засуетилась, доставая из сумки домашние припасы.
— Неужели сама готовила? — ехидно спросил я, зная, как она относится к семье и готовке пищи.
— Не сама, хозяйка готовила у которой я временно остановилась, зато все вкусное и свежее.
— А ты молодец, — похвалил я ее, — не растерялась, отстреливалась, как из пулемета. До последнего защищала свою девичью честь.
— Ах, ты, — Татьяна шутливо набросилась на меня с кулаками.
— Осторожней, — поморщился я, неосторожное движение девушки отзывалось болью в плече, — сама должна понимать, без помощи кавалеристов нас все равно бы взяли.
— Это почему? — удивилась Татьяна.
— Один тебя отвлекал выстрелами, а двое подкрались бы и взяли без проблем. Я раненый, а ты, с двумя здоровыми мужиками точно не справилась бы.
— Я как-то об этом не подумала, — ответила Татьяна.
Она просидела у меня до темноты. Утром ей нужно было возвращаться на службу в штаб 10-й армии. Я пролежал в лазарете три дня, на четвертый день фельдшер, осмотрел мою рану, и она ему не понравилось.
— Болит?
— Болит, — отвечаю.
— Надо тебя Митрий в город, в госпиталь отправить. Я же на фельдшера учился уже после революции на краткосрочных курсах, а до этого коновалом был. Рану почистить, перевязать еще могу, а если что серьезное, лучше дохтору показать. Так что готовься, завтра поутру отправлю тебя с обозом в город.
В город, так в город. Я и сам чувствовал, что с моей раной что-то не то. Лоб горячий, плечо болит. Антибиотиков тут нет. Банальное воспаление раны может привести к гангрене и смерти.
Утром меня отправили с обозом в госпиталь. Дорогу до города я не запомнил. У меня начала подниматься температура. В госпитале сразу попал на операционный стол. В себя пришел ночью. Плечо было перевязано свежим бинтом и уже не было той дергающей боли, которой я мучился последние два дня.
Рано утром в палату, где вместе со мной лежали еще шестеро раненых красноармейцев, вошла пожилая медсестра в белом халате и белой косынке на голове. Женщина ходила от кровати к кровати — одним и тем же градусником измеряла всем по очереди температуру. Я и без градусника чувствовал, что мне стало значительно легче. Потом начался обход раненых, и доктор в сопровождении медсестры зашел в палату. Когда подошел ко мне, то сразу поинтересовался, как мое самочувствие.