Полутемное помещение просматривалось плохо. Под потолком на длинном витом шнуре электрическая лампочка светит тускло. Никакой мебели или нар в камере нет. Пол устелен соломой, на которой вдоль стен сидят люди. На противоположной от двери стене небольшое, забранное толстой решеткой окно с разбитым стеклом.
— Здравствуйте! — поздоровался с арестантами и прошел к стене справа, где заметил на полу свободное место. Собрал в кучу не первой свежести солому и сел на нее прислонившись к стене. На мое приветствие никто не ответил.
— И вас загребли, значит? — спросил сидящий рядом черноволосый мужчина в полувоенной форме.
— Как загребли? — не понял я.
— На рынке в облаву попали? — уточнил он.
— Нет, я по другому делу.
— А я по глупости попал, — сказал мужчина, — хотел махорки на рынке купить, а тут облава.
— И что теперь? — спросил я.
— Расстреляют.
— Из-за махорки? — не поверил я.
— Я чекиста убил. Случайно. Он кинулся на меня, схватить хотел, и на мой кинжал напоролся.
— Все равно ничего не понял.
— Я грузинский князь Джано Никачадзе, — назвал себя мужчина.
— Дмитрий Пашков, из казаков, — в ответ представился я, — прикольно, первый раз с настоящим князем разговариваю.
— У нас в Грузии князей много. Каждый первый — князь, каждый второй его нукер, — пояснил мужчина, отвечая на не заданный вопрос.
— А простые люди есть?
— Конечно есть, дорогой.
Князь говорил по-русски чисто, почти без акцента.
— У меня тут в губернии знакомая барышня была, красивая, — он причмокнул губами, показывая, насколько красива была девушка, — отец помещик. Мне верные люди передали, что они до сих пор скрываются от большевиков в поместье. Хотел увезти в Грузию, приехал, а ее нет. Усадьба разграблена. Куда они делись никто не знает.
— А вы что же, князь, и махорку курите?
— Предпочитаю кубинские сигары, но, когда нет сигар, курю махорку. На фронте привык.
— Так вы воевали?
— Да, на Юго-Западном фронте. Когда армия стала разваливаться, решил вернуться домой в Грузию.
Долго же он добирается, или темнит что-то. Мне в принципе без разницы. В камере, кроме нас с князем еще пятнадцать человек, с виду все люди интеллигентные, уголовников не видно. В ЧеКа, скорее всего, уголовники и не попадают. Для советской власти, уголовники, социально близкие люди. Марксистско-ленинская наука утверждает, человек становится бандитом, не потому, что он такой плохой, а потому, что к этому его вынудили условия жизни при царизме. Эту формулу оправдания своих преступлений некоторые граждане используют до сих пор: «Не мы такие — жизнь такая».
Через пару часов окошко в двери камеры открылось и надзиратель, пожилой крепкий мужчина в красноармейской форме стал раздавать обед. Каждому полагалась жестяная миска жидкого супа, кружка морковного чая и маленький кусочек хлеба (со спичечный коробок). Ложки у меня не было. Надзиратель, помялся, душа свою жабу, потом куда-то сходил и принес деревянную погрызенную по краям ложку.
Еще одна неприятность обнаружилась после обеда. В противоположном от меня углу стоял жестяной бак, прикрытый крышкой. Я поначалу на него не обратил внимания. Оказалось, это туалет. Старенький дедушка, весь седой, похожий на отставного генерала, подошел к баку, открыл крышку и стал при всех справлять свою нужду. В камере и так стоял густой дух мужского пота, прелой соломы, махорки, которую постоянно кто-нибудь курил у окна, а тут еще прибавился острый запах свежей мочи. Как там говорил Остап Бендер? «Нет, это не Рио-де-Жанейро!»
Пока сидел на соломе, зачесалась нога, да так сильно, что я не выдержал, прямо через ткань брюк стал чесаться, но зуд от этого стал только сильнее. Потом зачесалась также сильно другая нога. Мои почесывания заметил грузинский князь и с усмешкой сказал.
— Блошки заели?
— Так это блохи?! — сообразил я.
— Тут их в соломе великое множество. Не расчесывайте места укусов. Само постепенно пройдет.
Сам он сидел совершенно спокойно, как будто ему эти неприятные назойливые насекомые никак не мешали. Я обратил внимание, что многие люди, сидящие в камере, время от времени чесались, так же, как и я.
Вечером, после скромного ужина, как только надзиратель собрал последние миски, свет сразу же погасили. Просто так сидеть было скучно, и я прилег на куче соломы.
На следующий день прямо с утра из камеры забрали несколько человек, в том числе и моего нового знакомого, грузинского князя. Дальше дни потянулись за днями, похожие один на другой. Рано утром нас будили. Надзиратель открывал окошко и выдавал арестантам кружку морковного чая и кусочек склизкого черного хлеба. Потом мы ждали обеда, а затем и ужина. На обед был жидкий суп из овощей, на ужин — перловая каша без мяса и масла. Некоторым из сидельцев надзиратель приносил продуктовые передачи, но те, как правило, ни с кем не делились. У меня родственников в Саратове не было, поэтому ел то, что дают.