Черновики — другое дело. Обычно командиры писали карандашом черновик документа на каком-нибудь клочке бумаги, а с него мы печатали чистовой экземпляр. Черновики мы выбрасывали в корзину для мусора. Утром приходил истопник и весь скопившийся бумажный мусор уносил, чтобы сжечь в печке.
Кабинеты на ночь запирались, но замок был самый простой, так что любой умелец с отмычкой мог попасть в кабинет и взять то, что ему нужно. Для меня эта история была особо неприятна — я боялся разоблачения. Как бы стал объясняться в особом отделе, что я — это не тот я, за кого себя выдаю, а совсем другой человек. В лучшем случае отправили бы в сумасшедший дом, в худшем просто расстреляли бы. Мутные личности здесь никому не нужны.
Работал за машинкой, а сам обдумывал случившееся. Кто из штабных писарей мог работать на разведку белых? Татьяну отмел сразу. Она революцию приняла всем сердцем и искренне была против всего старого и отжившего за все новое и передовое, то есть против помещиков, капиталистов, церкви, семьи и свекрови; за социализм, свободные отношения между мужчиной и женщиной, за эмансипацию и так далее. Она была настолько продвинута, что ни капли не сомневаюсь, что, если ее переодеть в соответствии с модой XXI века, она легко бы вписалась в нашу молодежную тусовку. Поэтому и особисты к ней отнеслись более доброжелательно, чем ко мне. Они не верили, что она может предать.
Оставались еще три человека, из писарей штаба дивизии, в которых я сомневался и мог подозревать. Во-первых, это парень с рябым от перенесенной оспы лицом, звали его Юра. В Красную армию попал по призыву. За грамотность и каллиграфический почерк был оставлен при штабе. Больше ничего я о нем не знал. Во-вторых, писарь, Иосиф Францович, он старше всех нас, в штабе, как и Татьяна, служил в качестве вольнонаемного, всегда ходил в гражданской одежде. Судя по его речи, человек образованный. И, в-третьих, кого я подозревал, это был я сам. Чем занимался Митя до моего в него вселения мне неизвестно. Чужая душа потемки. Единственно мог твердо сказать, что лично я никаких бумаг за прошедшие две недели никому не передавал.
В конце дня Татьяна пригласила меня к себе домой, чтобы показать книгу английского поэта Шелли.
— И чаю за одно попьем, — прозрачно намекнула она, на наше вчерашнее кувыркание в стоге сена. Я согласился, но у меня после службы еще была тренировка с кавалеристами, а только потом, я мог пойти к ней.
После тренировки пошел домой, перед визитом к даме нужно было привести себя в порядок. Только открыл калитку и вошел во двор, моя квартирная хозяйка, что-то делающая на огороде, выпрямилась и крикнула, что ко мне приходил какой-то парень.
— Какой парень? — спросил я, теряясь в догадках.
— Рябой такой, — ответила хозяйка. — Он зашел в дом и сразу же вышел. Я была на огороде и сказала, что тебя нет.
И что это значит, зачем ко мне приходил Юра? Друзьями мы с ним не были, общались только по службе. Я зашел в дом и следуя своей интуиции подошел к кровати, выдвинул из-под нее саквояж и открыл. Сверху на самом видном месте лежало несколько свернутых листков. Я их развернул, это были черновики из нашего кабинета.
Я выпрямился, держа бумаги в руках — на этих бумагах, совершенно точно есть мои отпечатки пальцев. Выглянул в окно, в калитку входили оба особиста. Подбежал к плите, на которой хозяйка недавно готовила ужин. Угли еще не прогорели и по ним бежали синие огоньки. Я одним движением бросил бумаги в печку, они вспыхнули, взял кочергу и тщательно все перемешал. В этот момент в дом вошли чекисты.
— Чего сжигаешь? — спросил Козлов.
— Ничего, — ответил я, — вьюшку хотел закрыть, а угли еще не прогорели, поэтому и мешал.
— Понятно, — сказал оперуполномоченный. В это время его напарник сунулся ко мне под кровать, выдвинул саквояж и открыл его. Он быстро просмотрел мои нехитрые вещи и разочаровано задвинул саквояж обратно.
— Придется тебе пройти с нами, — сказал Козлов.
— И что я сделал? — спросил я.
— Вот это мы и хотим выяснить, — ответил он. Я собрался, и мы вышли.
И вот я опять в том же кабинете, где был утром, на стуле посреди комнаты. Оперуполномоченный Козлов напротив за столом, Федя справа от меня.
— На тебя поступила анонимка, — сказал оперуполномоченный.
— И что, по почерку нельзя определить кто ее написал? — спросил я.
— Нельзя, она отпечатана на пишущей машинке.
— На какой машинке? На моей или Татьяны Владимировны?
— А что это можно определить? — удивился Козлов.
— Можно, шрифт каждой пишущей машинки индивидуален.