Г. Е. Благосветлов — Я. П. Полонскому, 3 октября 1860 года:
«Милейший Яков Петрович, г. Писарева приму, усажу и поговорю с ним, а перевод позвольте передать Вам для прочтения.
Не понимаю одного, почему мы бросились на Гейне. В редакции «Русского слова», по крайней мере, до 40 стихотворений и все из Гейне. Или нерв зла, растворяющего анализа и грустного отрицания немецкого поэта сошелся с нашей коренной болью или потому что своего творчества мало у нас. Во всяком случае хороший перевод стоит напечатать, дурняшку — лучше возвратить.
Душевно преданный вам Григорий Благосветлов».
Прочитав перевод, Полонский нашел его превосходным. Вскоре, приглашенный Григорием Евлампиевичем Благосветловым, Писарев шагал по Сергиевской, направляясь к дому графа Кушелева-Безбородко, где помещалась редакция.
Журнал «Русское слово» был одним из множества журналов, появившихся в последние годы. Своим возникновением он был обязан фантазии богача графа Г. А. Кушелева-Безбородко. Барин сам грешил сочинительством, но, как говорили злые языки, сочинений его печатать никто не хотел. Тогда он решился завести собственный журнал. Года два носился граф с этой мыслью, пока наконец не встретил за границей Полонского, который согласился стать соредактором.
Во Флоренции Полонский разыскал старого товарища Аполлона Григорьева и привел к графу, чтобы тот пригласил его в сотрудники. Он убедил участвовать в журнале М. Л. Михайлова, договаривался с И. С. Тургеневым, В. П. Боткиным, М. В. Авдеевым, добыл новые повести Марко Вовчок и Н. А. Потехина, переводы В. Г. Бенедиктова, статьи П. Л. Лаврова и Н. А. Северцова. В Париже, в бедной мансарде Латинского квартала, он нашел никому доселе неведомого Благосветлова, у которого оказалась готовой хорошая статья. В Петербурге для Полонского придирчиво собирались материалы в салоне Штакеншнейдеров.
Журнал начал выходить с января 1859 года. В первых номерах появились стихи А. Н. Майкова, Л. А. Мея, И. С. Никитина, А. Н. Плещеева, Я. П. Полонского, А. А. Фета, повесть Ф. М. Достоевского, статьи композитора А. Н. Серова и педагога В. И. Водовозова. Михайлов был представлен и стихами, и переводами, и очерком, и романом. Критический отдел почти полностью заполнялся статьями Аполлона Григорьева. В именах недостатка не было, но журналу не хватало направления. И откуда ему было взяться? Между редакторами не было единства.
Главный редактор-издатель оставил за собой «исключительное право постоянно блюсти за развитием направления всего журнала», но он был дилетантом и в литературе, и в журналистике. Аполлон Григорьев, получивший в полное распоряжение отдел критики, мечтал превратить «Русское слово» в новое издание «Москвитянина» и исподволь развивал свою православно-славянскую теорию органической критики. Он сумел привлечь графа на свою сторону. Полонский оставался редактором только по имени: за его спиной заказывались статьи, помимо него они шли в типографию и даже в цензуру. Он вынужден был отказаться от редакторства, хотя и согласился на новое предложение графа быть «исключительным сотрудником» журнала. Триумвират просуществовал полгода, с июльской книжки 1859 года он окончательно распался.
По рекомендации Григорьева заведовать редакцией был приглашен Александр Иванович Хмельницкий — «личность темная и в литературе совершенно неизвестная». Кажется, в прошлом он принадлежал к кругу «Москвитянина», так как был общим знакомым Григорьева и М. П. Погодина. Это не помешало ему очень скоро выжить из журнала своего благодетеля.
Хмельницкий был желчен и резок, но с сотрудниками, которыми дорожил, становился искателен и вкрадчив. Он рыскал по Петербургу, выпрашивая статьи у знаменитостей. Ни о каком направлении по-прежнему речи быть не могло. Журнал наполнялся скучнейшими статьями по специальным вопросам или исследованиями об исторических памятниках. Книжки распухали до пятидесяти листов, но интерес к журналу в публике падал. С графом Хмельницкий обходился грубо и хвалился, что не печатает его повестей, хотя они были нисколько не хуже появлявшихся в то время в журнале.
Все, что было интересного в «Русском слове» за это время, появилось благодаря влиянию Михаила Ларионовича Михайлова, которого Хмельницкий обхаживал и с мнением которого считался. В частности, в первых двух номерах 1860 года была напечатана статья Н. В. Шелгунова «Одна из административных каст», его первая публицистическая статья.
Журнал пришел в полный упадок, убытки, приносимые им, стали чувствительны даже для колоссально богатого графа. После годичного управления журналом Хмельницкий был отстранен, и Кушелев предложил Благосветлову, только что вернувшемуся из-за границы, привести в порядок дела журнала.
Григорию Евлампиевичу было тогда 36 лет. Сын священника, он был исключен из Саратовской семинарии «по безуспешности». Пришел пешком в Петербург и при содействии Иринарха Введенского, тоже бывшего саратовского семинариста, поступил в Петербургский университет. Политическое воспитание его началось в 1849 году в кружке Введенского, по настроениям близкого к петрашевцам. В этом кружке он вновь встретился с Чернышевским, своим младшим товарищем по Саратовской семинарии. Окончив университет кандидатом прав, Благосветлов четыре года преподавал русскую словесность в Пажеском корпусе, Михайловском артиллерийском училище, 2-м кадетском корпусе, Дворянском полку. В апреле 1855 года его увольняют из всех военно-учебных заведений «за неспособность преподавать науку в выражениях приличных» и отдают под негласный надзор полиции. В следующем году ему удается поступить учителем словесности в Мариинский институт благородных девиц, но через полгода его увольняют по личному повелению царя с тем, чтобы впредь «на службу по учебной части не определять». В июне 1857 года Благосветлов уезжает за границу, три года проводит в Швейцарии, Франции, Англии. Здесь он сотрудничает в «Колоколе», сближается с Герценом, учит его дочерей. Литературный опыт у Благосветлова был невелик — десяток статей, опубликованных за последние четыре года в журналах. Но, как вскоре оказалось, он был создан для редакторской работы.
С июльского номера 1860 года Благосветлов становится фактическим и единственным редактором «Русского слова». Он замыслил проводить в журнале «демократический принцип с социальным отрицанием существующего». Следовало освободиться от сотрудников, которые не смогут проводить этого принципа, разыскать новых, особенно для критического отдела. Надо было научиться самому и научить сотрудников проводить свои идеи так, чтобы цензура не могла к ним придраться. Уже первый номер, подготовленный новым редактором, отличался от предшествующих, как небо от земли, но Благосветлов понимал, что для достижения его цели потребуется немало времени. Он нашел себе союзников среди наличных сотрудников журнала. Василия Петровича Попова, старого друга и единомышленника, пригласил в помощники. Он всячески побуждал больше писать Даниила Лукича Мордовцева, саратовского земляка. Это было только начало, нужны были молодые силы…
Г. Е. Благосветлов — Д. Л. Мордовцеву, 16 октября 1860 года:
«С нами случился цензурный погром. За статью о Белинском, страшно искаженную, меня хотели сослать за границу, закрыть журнал… Вы, конечно, лучше меня видите, чем хромает журнал: у него нет критического нерва, потому что нет здоровой и всесокрушающей критики; а она чувствуется нашим обществом и просится в жизнь сквозь все давления официальной рутины».
Можно только удивляться совпадению. Именно в те дни, когда Благосветлов писал это письмо, в редакцию «Русского слова» впервые пришел молодой человек, которому было суждено внести на страницы журнала эту «здоровую и всесокрушающую критику»…
Редакция «Русского слова» (и одновременно квартира редактора) располагалась в доме графа. Она была просторна, высока, по-барски отделана, но неуютна. Из передней посетитель попадал в пустынную комнату, обитую дорогими темными обоями и потому казавшуюся унылой и сумрачной. Здесь обычно новички-писатели ожидали приема. Следующая комната, просторная и светлая, служила и гостиной, и залом, и столовой, и комнатой для редакционных собраний. Два дивана — угловой и продольный, перед ними столы с высокими лампами, вдоль стен — несколько кресел и стульев, модных, в стиле ампир, но неуклюжих. В кабинете редактора — узкой комнате с зелеными стенами — всегда царил полумрак. На большом письменном столе в безукоризненном порядке сложены груды рукописей и книг. Среди них возвышались две зажженных стеариновых свечи в бронзовых подсвечниках. В глубине комнаты скромно пряталась белая постель.