«Друг мой Маша! Сегодня я мог уже ждать от тебя письма, но до сих пор его еще нет. Я еще не начинал тревожиться насчет тебя и, вероятно, начну не скоро, но нахожу своевременным написать к тебе и затем спокойно и терпеливо ожидать твоего ответа. Мне в настоящее время не то чтобы грустно, а как-то вяло живется, и я такого положения и настроения терпеть не могу; хотелось бы сесть за работу и наработать как можно больше, отчасти для того, чтобы очистить себе несколько свободных дней ко времени твоего возвращения; но до сих пор разные мелкие и посторонние заботы постоянно отвлекали меня от дела, заставляли меня ездить по городу, и время тратилось глупейшим образом, без работы и без удовольствия…
Мне очень хочется Вас видеть, так хочется, что даже плохо верится в Ваше возвращение. Тебе странным покажется, что я вдруг написал тебе Вы. Это у меня такая привычка.
Когда я начинаю нежничать с людьми, которым я обыкновенно говорю ты, тогда у меня непременно является Вы. Это Вы заменяет множество ласкательных эпитетов, на которые я вообще не мастер».
Через несколько дней Мария Александровна была в Петербурге. Писарев встретил ее на вокзале.
В конце февраля приехал из Баден-Бадена Тургенев. Он вез только что оконченный роман «Дым» в Москву, в «Русский вестник», и по дороге на несколько дней задержался в Петербурге. Остановился он у В. П. Боткина на Караванной.
Писарев посетил Тургенева дважды.
В первый вечер они беседовали наедине. Через два года в «Воспоминаниях о Белинском» Тургенев посвятил этой беседе одну страничку. «Весной 1867 года, во время моего проезда через Петербург, — вспоминал Тургенев, — он сделал мне честь — посетил меня. Я до тех пор с ним не встречался, но читал его статьи с интересом, хотя со многими положениями в них, вообще с их направлением, согласиться не мог. Особенно возмутили меня его статьи о Пушкине. В течение разговора я откровенно высказался перед ним. Писарев с первого взгляда производил впечатление человека честного и умного, которому не только можно, но и должно говорить правду».
К сожалению, Тургенев излагает только часть беседы, касающуюся Пушкина, и только то, что говорил он сам. «Вы — начал я — втоптали в грязь, между прочим, одно из самых трогательных стихотворений Пушкина (обращение его к последнему лицейскому товарищу, долженствующему остаться в живых: «Несчастный друг» и т. д.). Вы уверяете, что поэт советует приятелю просто взять да с горя нализаться. Эстетическое чувство в вас слишком живо: вы не могли сказать это серьезно — вы это сказали нарочно, с целью. Посмотрим, оправдывает ли вас эта цель. Я понимаю преувеличение, я допускаю карикатуру в дальнем смысле, в настоящем направлении. Если б у нас молодые люди теперь только и делали, что стихи писали, как в блаженную эпоху альманахов, я бы понял, я бы, пожалуй, даже оправдал ваш злобный укор, вашу насмешку, я бы подумал: несправедливо, но полезно! А то, помилуйте, в кого вы стреляете? уж, точно, по воробьям из пушки! Всего-то у нас осталось три-четыре человека, старички пятидесяти лет и свыше, которые еще упражняются в сочинении стихов; стоит ли яриться против них? Как будто нет тысячи других, животрепещущих вопросов, на которые вы, как журналист, обязанный прежде всех ощущать, чуять насущное, нужное, безотлагательное, — должны обратить внимание публики? Поход на стихотворцев в 1866 году! Да это антикварская выходка, архаизм! Белинский — тот никогда бы не впал в такой просак!» Изложив свой монолог, Тургенев заключает: «Не знаю, что подумал Писарев, но он ничего не отвечал мне. Вероятно, он не согласился со мною».
О другой встрече Тургенева с Писаревым вспоминала Н. А. Островская. «Когда Писарев пришел навестить меня, — рассказывал ей Тургенев в 1873 году, — он меня удивил своею внешностью. Он произвел на меня впечатление юноши из чисто дворянской семьи: нежного, холеного, — руки прекрасные, белые, пальчики тонкие, длинные, манеры деликатные».
Боткин, у которого жил Тургенев, узнав о приходе Писарева, взволновался:
— Зачем этот еще пришел? Неужели ты его примешь?
— Конечно, приму. Если тебе неприятно, ты бы лучше ушел.
— Нет, останусь.
Боткин часто бывал грубоват, и Тургенев опасался, как бы и сейчас он не сорвался. Но что было делать — не выгонять же хозяина из собственного дома.
Тургенев познакомил гостя с хозяином. Боткин едва кивнул и уселся в угол. «Быть беде», — подумал Тургенев. Так и случилось. Когда Писарев что-то сказал, Боткин вскочил и начал кричать:
— Вы — мальчишки, молокососы, неучи!.. Да как вы смеете?..
Писарев отвечал учтиво и сдержанно:
— Едва ли господин Боткин настолько знает современную молодежь, чтоб всю ее огулом называть неучами. Что же касается самого укора в молодости, то это еще не вина: придет время — и эта молодежь созреет.
Тургенев, проводив Писарева, стыдил Боткина: «Поклонник всего прекрасного, изящного и утонченного — оказался совершенно грубым задирой, а предполагаемый «нигилист», «циник» и т. п. — истым джентльменом».
— Не могу, — оправдывался Боткин. — Не могу переносить их.
Знакомство с Писаревым было приятно Тургеневу. 23 марта он писал М. А. Авдееву: «Писарев, великий Писарев, бывший критик «Русского слова» зашел ко мне — и оказался человеком весьма не глупым и который еще может выработаться: а главное — il a l’air d’un enfant de bonne maison[8], как говорится, ручки имеет прекрасные, и ногти следующей длины: [Тургенев рисует, какой именно] — что для нигилиста несколько странно». В иронии чувствуется не только удивление неожиданной внешностью, но и уважение к новому знакомому. Впрочем, как бы опасаясь обвинений в симпатии к Писареву, Тургенев добавляет: «Журнал, в котором он участвует — «Дело» — находится под цензурой… Можете себе представить, как это успокоительно».
Эта неловкость перед друзьями заметна и в письме Тургенева к П. В. Анненкову от 6 мая (24 апреля) из Баден-Бадена. «Радует меня то, что вы говорите о моем романе, — пишет Тургенев, — и благодарю заранее за обещание сообщать толки; что-то скажет Писарев? Не смейтесь! Для меня это довольно важно — как симптом». Впрочем, в следующем письме Анненкову от 21 (9) мая, посылая свою новую повесть «Бригадир» и предоставляя другу право поместить ее в любом журнале, Тургенев прямо советует ему вступить в контакт с Писаревым: «Я только для сведения сообщу вам, что когда Писарев приходил ко мне, он от имени редакторов «Дела» просил меня: нет ли у меня чего-нибудь для них? Писарев Дмитрий Иванович живет на Петербургской стороне, на Малой Дворянской в доме Зуева. Если вздумаете, пошлите за ним: он придет наверное, а человек он любопытный — помимо всяких соображений на помещение моего «детища».
Интерес к мнению Писарева был настолько велик, что уже на следующий день Тургенев написал ему сам.
Еще в первые недели после освобождения из крепости Писарев читал новый роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Роман произвел на него сильное впечатление. «Преимущественно он восхищался, — писала В. Д. Писарева Ф. М. Достоевскому спустя двенадцать лет, — описанием чиновника и его дочери в тот момент, когда жена чиновника вышла с детьми, чтобы собрать несколько копеек. Он не мог продолжать, слезы мешали ему, он передал мне книгу. Вообще его приводил в восторг Ваш талант в практическом анализе прочувствованного честным (sic!) преступником, его борьба».
Весной 1867 года Писарев написал статью «Борьба за жизнь», посвященную этому роману. Писарев понимал полемическую направленность романа, знал обвинения, брошенные Достоевскому «Современником» и «Искрой», в том, что он будто бы присоединился к травле революционного студенчества. Кроме того, в журналистике Достоевский принадлежал к противоположному лагерю. Однако глубокое уважение к личности и таланту писателя, которое Писарев испытывал неизменно, побудили его не вступать в открытую полемику, тем более что он оспаривал не замысел Достоевского, а «теорию» Раскольникова. Начиная статью, критик заявляет, что ему «нет никакого дела ни до личных убеждений автора… ни до общего направления его деятельности», что он будет рассматривать только «явления общественной жизни, которые изображены в его романе».