Основную причину преступления Раскольникова Писарев видит в его безысходной бедности. Анализируя путь Раскольникова к преступлению, критик подчеркивает, что все события его жизни только подталкивали его к этому преступлению. Объясняя таким образом причины преступления, коренящиеся в самой основе существующего социального и политического строя, Писарев не оправдывает Раскольникова. Он порицает его за недостаток мужества, за неумение прийти к мысли о том, что «бесчестные средства» не достигают «той цели, к которой стремится Раскольников».
Писарев объявляет «теорию» Раскольникова «сделанной на заказ», «для того, чтобы оправдать в собственных глазах мысль о быстрой и легкой наживе».
«Деление людей на гениев, освобожденных от действия общественных законов, — утверждает Писарев, — и на тупую чернь, обязанную раболепствовать, благоговеть и добродушно покоряться всяким экспериментам, оказывается совершенною нелепостью, которая опровергается всею совокупностью исторических фактов».
Опровергая «теорию» Раскольникова, Писарев высказывается против индивидуального террора, доказывает, что кровопролития (т. е. войны и революции) обыкновенно вызываются реакционными силами. «Необыкновенные люди» (цензура отметила, что здесь имеются в виду «политические агитаторы», т. е. революционеры) стремятся избежать кровопролития, а когда борьба началась — скорее покончить его (при условии решения вопроса, породившего борьбу).
В своих воспоминаниях Н. К. Михайловский рассказывает о своей единственной встрече с Писаревым. Михайловский, тогда еще начинающий литератор, вел переговоры с Благосветловым о своем сотрудничестве в «Деле». Однажды, входя в кабинет редактора, он услышал обрывок жаркого спора:
— А ты погоди, что ты ультиматумы-то ставишь, — запальчиво говорил Благосветлов.
— Ты знаешь, что я всегда так, — резко отвечал ему молодой человек с огромным лбом и живыми глазами.
При появлении нового лица разговор прекратился. Благосветлов представил молодых людей друг другу.
— Переводчик Шекспира? — спросил Писарев, пожимая руку новому знакомому. Он принял его за известного поэта Д. Л. Михайловского.
— Нет, — отвечал собеседник.
— Так кто же вы?
— Никто.
— Как Одиссей? — пошутил Писарев.
Вмешался Благосветлов. Он принялся восхвалять начинающего, совершенно неизвестного писателя, пророча ему блестящую будущность. Узнав позднее об острых недоразумениях, происходивших в это время между Благосветловым и Писаревым, закончившихся уходом последнего из «Дела», Михайловский объяснял непомерные похвалы ему стремлением Благосветлова повлиять на решение Писарева: «дескать, и без тебя найдутся талантливые сотрудники».
На Писарева слова Благосветлова не произвели желаемого впечатления. Он с любопытством посмотрел на Михайловского и добродушно, без особенной горячности пожелал ему успеха. Затем, заявив Благосветлову, что будет ждать его ответа в такой-то срок, ушел.
Разговор, обрывок которого случайно подслушал Михайловский, касался Марко Вовчка. Писарев требовал извинений перед Марией Александровной за то, что Благосветлов, не спросив согласия, напечатал ее имя в числе сотрудников «Дела».
Писарев — Шелгунову, из Петербурга в Вологду, 15 июня 1867 г.:
«Николай Васильевич! Я перед вами виноват без оправдания. Вызвавшись в разговоре с Людмилой Петровной заботиться об интересах вашей умственной жизни, я до сих пор не только не указал вам ни одной книги и не сказал вам ни одного дельного слова, но и вообще не ответил толком ни на одно из ваших писем. Теперь я пишу к вам, чтобы сообщить известие, которое, по всей вероятности, будет вам очень неприятно и, может быть, значительно уронит меня в ваших глазах. Я разошелся с тем журналом, в котором мы с вамп работали, и должен вам признаться, что разошелся не из принципа и даже не из-за денег, а просто из-за личных неудовольствий с Григорием Евлампиевичем. Он поступил невежливо с очною из моих родственниц, отказался извиниться, когда я этого потребовал от него, и тут же заметил мне, что если отношения мои к журналу могут поколебаться от каждой мелочи, то этими отношениями нечего и дорожить. У меня уже заранее было решено, что если Гр. Евл. не извинится, я покончу с ним всякие отношения. Когда я увидел из его слов, что он считает себя за олицетворение журнала и смотрит на своих главных сотрудников как на наемных работников, которых в одну минуту можно заменить новым комплектом поденщиков, то я немедленно раскланялся с ним, принявши меры к обеспечению того долга, который остался на мне. Эта история произошла в последних числах мая. Так как я не имею возможности содержать в Петербурге целое семейство, то моя мать и младшая сестра в начале июня уехали в деревню, а я остался, ищу себе переводной работы и веду студенческую жизнь. Теперешний адрес мой: на Малой Таврической, д. 23, кв. 2. Вы, может быть, скажете, Николай Васильевич, что из любви к идее мне следовало бы уступить и уклониться от разрыва. Может быть, это действительно было бы более достойно серьезного общественного деятеля. Но признаюсь вам, что я на это пе способен. Я решительно не могу, да и не хочу, сделаться настолько рабом какой бы то ни было идеи, чтобы отказаться для нее от своих личных интересов, желаний и страстей. Я глубокий эгоист не только по убеждению, но и по природе».
Свой разрыв с Благосветловым Писарев объясняет личным неудовольствием. Конечно, это не так. Разрыв назревал давно, и эпизод с Марией Александровной был для Писарева лишь последней каплей. Не будь его, поводом мог стать и другой какой-нибудь случай. Благосветлов, богатея, все больше превращался в литературного предпринимателя.
Оказавшись не у дел, Писарев берется за переводы. Отличное знание языков и репутация первоклассного стилиста обеспечивали ему заказы. В. О. Ковалевский, будущий крупный ученый, а в ту пору прогрессивный петербургский издатель, первым предложил ему работу. Об этом Писарев сообщает матери 14 июня: «Был у Ковалевского, желая узнать подробности о тех работах, которые он намерен мне предложить. Встретил он меня очень дружелюбно. В результате свидания оказалось, что он поручит мне переводить с немецкого книгу Шерра «История цивилизации в Германии».
Разрыв Писарева с «Делом» скоро стал известен в литературных кругах Петербурга. Некрасов поспешил встретиться с талантливым публицистом.
«Ко мне, — рассказывал Писарев матери в письме 3 июля, — неожиданно явился утром книгопродавец Звонарев и сообщил мне, что Некрасов желал бы повидаться со мною для переговоров о сборнике, который он намерен издать осенью. Если, дескать, Вы желаете, Николай Алексеевич сами приедут к вам, а если можно, то они просят пожаловать к ним сегодня утром. Я ответил, что пожалую — и поехал. Прием был, разумеется, самый любезный. С первого взгляда Некрасов мне ужасно не понравился; мне показалось у него в лице что-то до крайности фальшивое. Но уже минут через пять свидания прелесть очень большого и деятельного ума выступила передо мною на первый план и совершенно изгладила собою первое неприятное впечатление. Было говорено достаточно — и о сборнике, и о предполагаемом журнале, и о литературе, и о современном положении дел. Практический результат свидания получился следующий. Некрасов просил меня написать для сборника статьи 2–3, всего листов 10, о чем я сам пожелаю. Я решил, что о «Дыме», потом о романах Андре Лео и еще о Дидеро. Все это Некрасов совершенно одобрил. Я сказал, что мне платили в «Русск. слове» и в «Деле» по 50 рублей за лист и что меньше этого я взять не могу. На это Некрасов отвечал, что он никогда не решится предложить мне такую плату, и что в его сборнике норма будет 75 руб. за лист. Я согласился и на это. Затем я сказал, что в настоящее время я живу переводами и что мне, для того чтобы работать для сборника, надо будет на несколько недель отказаться от переводов. Чтобы существовать во время этих нескольких недель — потребуются деньги, а у меня их нет. Некрасов предложил мне немедленно вперед, сколько потребуется. Я отказался от наличных, но попросил записку, по которой, в случае надобности, могу немедленно получить 200 р. Записка была немедленно написана и лежит у меня в шкатулке».