Я благодарно кивнул и принялся разгружать поднос. Освободив, я положил его на подоконник. Воткнул алюминиевую вилку в макароны и, повозюкав ими в подливе, отправил их в рот. Увы, гарнир оказался еле теплым. Отщипнув кусок котлеты, я убедился, что и она тоже — не с пылу с жару. Ладно, микроволновки все равно еще в СССР не завезли. Проглотив второе, я взялся за сметану, которая оказалась довольно густой и вкусной, особенно — с булочкой. Мои соседи по столу мне не мешали, но когда я дошел до компота, парень вдруг выдал:
— Не хотел портить тебе аппетит, потому и не стал сразу говорить.
— О чем? — спросил я, отхлебнув компот.
— Прочитал я твой рассказ… — многозначительно вздохнул белобрысый.
— Ну и?..
— Слабо, нет стержня и четкой идеи, понимаешь? Хотя способности у тебя определенно есть.
— И на том спасибо, — ухмыльнулся я.
— Да ты погоди обижаться… — отмахнулся парень. — Вот скажи, зачем ты перенес действие за границу? Ты там был?
У меня едва не сорвался с языка утвердительный ответ, но я его — язык — вовремя прикусил.
— Окромя Украины — нет, — хмыкнул я. — Курица не птица, Украина не заграница…
— Вот и я о чем! — подхватил белобрысый. — А у тебя в рассказе — ночной бар в Лондоне, пьяный безработный, уличная эта женщина, употребляющая наркотики…
— Фи! — надула губки его спутница.
— Верочка! — строго произнес мой критик. — Это чисто литературный разговор. Не встревай, пожалуйста!
— Очень надо, — пробурчала та.
— Когда читаешь, — продолжал развивать свою мысль белобрысый, — складывается ощущение, что все это уже было. Понимаешь? Только у других авторов и лондонский туман, и пронизывающая до костей сырость, и вкус дешевого виски, и мутный взгляд одурманенной шлю… — он покосился на свою подружку. — Девушки — это зарисовка с натуры, а у тебя — переводная картинка, вроде как копия с чужой иллюстрации… Напиши лучше о том, что хорошо знаешь! Профтехучилище, практика, первый месяц работы на заводе… И так, чтобы читатель все это смог увидеть, услышать, почувствовать запах и вкус. Вот это и есть — живописать языковыми средствами. Смекаешь?
Я вдруг вспомнил, кто этот парень — Колька Борисов, редактор заводской газеты. Первый, кто опубликовал мои ранние опусы. А ведь я уже и тогда писал понемногу. Правда, я не помню, был ли у меня рассказ про Лондон и проститутку, но, наверное, был… Очень уж я любил в те годы зарубежные детективы. Видимо, по мотивам одного из них и накатал нечто душераздирающее о проклятом мире чистогана… Правильно сделал Колька, что не взял эту поделку. Такое поощрять нельзя! Я и сам не поощрял, когда был главредом одного уважаемого и толстого литературного журнала.
— Ладно, Колян, — заверил я. — Можешь выбросить эту хреновину… Я тебе новый рассказ напишу, из нашей социалистической действительности. Ух, будет! Закачаешься!
— Давай-давай! Нам нужны молодые авторы для литстранички, а то у нас для нее все больше ветераны пишут, а молодежь совсем не творческая пошла, — печально вздохнул тот.
Допив компот и ощутив приятную сытость, я поднялся. Пожал руку Борисову, улыбнулся Верочке и отправился искать бригадира. Надо было узнать, что мне делать дальше — в литейку отправляться, или он мне еще какую-нибудь работенку на свежем воздухе придумает?
Сто лет не работал физически, а теперь — так хотелось и моглось. Хмель из меня уже выветрился. Сказалось могучее здоровье. Может, стоит попросить бугра, чтобы не наказывал Бескова и Черткова? Я помнил — в цеху их называли «два брата-акробата», но литейщиками-то они были отличными.
Загоруйко я нашел в каптерке. Он сидел за дощатым столом и что-то подсчитывал — то ли количество смен, отработанных бригадой за месяц, то ли — процентовку. Я сел на лавку и тихо дожидался, покуда Михалыч обратит на меня внимание. Тот усердно шевелил губами, чиркал красным карандашом в толстой общей тетради. Иногда воздевал очи к потолку, а потом снова утыкался в тетрадь. Наконец, он вздохнул, отложил карандаш и посмотрел на меня.
— Ну шо, алкаш, очухался?
— Да, вполне…
— Тогда дуй в цех, — распорядился он. — Парень ты здоровый, будешь чушки к тоннику подтаскивать.
Чушки — это слитки металла. Обычно в каждом по семь кило. Тонник — печь для плавки металла, вместимостью, как можно понять, в одну тонну. Легко посчитать, что для загрузки печи потребуется более ста сорока чушек. И это — только одной печи, а их в цеху несколько! Хорошая физзарядка! Я поднялся, взял брезентовые рукавицы. Загоруйко ждал, когда «алкаш» покинет каптерку, но я еще топтался у двери.