Взять бы да написать об этом роман… Что-то вроде «Дня сурка», только герой станет проживать не один и тот же день, а одну и ту же жизнь. И при каждом следующем воплощении груз прожитых лет будет становиться все тягостнее. Самое печальное, что он не сможет прервать эту цепь повторений, даже покончив с собою. Единственное, что будет ему доступно — это сокращение одной из жизней. Вот если я сейчас сойду на остановке, перелезу через парапет набережной и брошусь в ледяную воду, набитую осколками льда?.. Да ну нафиг! Что это за мысли? Я слишком жизнь люблю, чтобы так экспериментировать.
Трамвай затормозил, толпа внутри качнулась всей массой вперед, потом — назад. Динамики гнусаво проквакали: «Рабочее общежитие». Гармошки дверей раздвинулись, и пассажиры хлынули наружу. Я замешкался. Ангелина дернула меня за рукав.
— Ты меня проводишь сегодня? — спросила она.
Глава 3
— Провожу, — отозвался я.
Пока мне все равно, куда идти. Я первым спустился с подножки вагона, а когда Ангелина, цепляясь за перила, ступила на обледенелую ступеньку, подхватил ее за талию и ловко поставил рядом с собой. Он взвизгнула и посмотрела на меня сияющими глазами. Вот так у нас с ней все и начиналось прошлый раз — я играл мускулами, покорял широтой души, а она сияла, прижималась и вообще чувствовала себя за мною, как за каменной стеною. Потом все изменилось…
Однажды эта ее кошачья готовность непрерывно мурлыкать и тереться щекой меня стала немного раздражать. Мне всегда нравилась в женщинах независимость. Где именно живет Дорохова, я не сразу вспомнил. Хотя она всегда выходила на остановке возле общаги — той самой, к которой сейчас весело валил сошедший с трамвая народ. Ангелина подцепила меня под локоток, и мы двинусь вдоль набережной. Прогулка сегодня могла доставить мало удовольствия — ветер усилился, и снежная крупа уже не пощипывала, а кусала.
К счастью, мы вскоре свернули. Пересекли проезжую часть и трамвайные пути, углубились в переулок, застроенный домами тридцатых годов — прямые углы, открытые всем ветрам балконы, крытые шифером крыши. К одному из них мы и свернули. Ну да, именно в таком доме и жила заводская медсестра Дорохова. У подъезда, по вечернему времени и метельной погоде, никого и ничего не было. Не считая приткнувшегося к тротуару «Запорожца», о лобовое стекло которого будто коготками стучала пороша.
— Зайдешь ко мне? — спросила Ангелина и добавила искусительно: — Мама сегодня на дежурстве.
— А отец? — ляпнул я.
Она потупилась, ковырнула снежный намет мыском сапожка.
— А ты разве не знаешь? — спросила она.
И я сразу вспомнил. Дорохов, Евгений Силантьевич, ее отец — заведующий базой медикаментов, получил срок за растрату казенных средств.
— Да, прости… — пробормотал я. — Запамятовал.
— Ну так зайдешь?
— Если угостишь чаем — обязательно!
— Тогда пошли! — обрадовалась она. — А то я замерзла.
Мы бегом поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж. Ангелина отперла дверь двенадцатой квартиры. В прихожей было темно и тепло. Хозяйка нашарила на стене выключатель, щелкнула. Зажглась лампочка под красным матерчатым абажурчиком, висевшим под высоким потолком. Стену прихожей украшала деревянная вешалка, с резными штырьками вместо крючков. Я помог раздеться девушке, снял свое дурацкое пальто с подбитыми ватой плечами. Разулся. Ангелина уже металась по квартире, хватала какие-то тряпки и прятала с глаз.
— На кухню проходи! — скомандовала она.
Я двинулся по коридорчику, удивляясь тому, что помню здесь каждую трещинку на обоях, даже скрип половиц. Вот если я сейчас наступлю на эту досочку — она отзовется, а вот если на эту — нет. Точно! Не подвела память. Выходит, не потусторонний это мир и не параллельный — а самое настоящее прошлое, однажды уже пережитое мною. Неужто — совпадает с моей фантастической гипотезой?.. Хм, забавно… Ну с этим потом. Пока что мне в этом вновь обретенном прошлом надо заново обустраиваться.
Я вошел в кухню. Когда дом построили, предполагалось, что трудящиеся будут столоваться на фабриках-кухнях, а у себя только перекусывать. Так что изначально это помещение вовсе не было кухней, его приспособили под нее потом, когда выяснилось, что пролетарии предпочитают принимать пищу в уединенной обстановке, как обыкновенные мещане. Что ж, это был не единственный психологический просчет строителей коммунизма, полагавших, что новый быт автоматически вытеснит старый.