<…>
В те времена я еще не знала, почему он уехал из Тринидада, но, даже если бы и знала, все равно не поняла бы, как можно отказаться от собственной родины. В дальнейшем книги Видиа (не в последнюю очередь «Дорога в мир», которую он написал тридцать семь лет спустя) научили меня очень многому; но тогда мне было трудно представить, как может человек существовать сам по себе, не имея дома ни в родной стране, ни где-либо еще. Я также не вполне сознавала, насколько тяжело и утомительно жить в подобных условиях (по молодости кажется, что так и надо). Смыслом, подлинной сутью жизни для Видиа было творчество; у него был великий дар — но ничего, кроме дара. Он утверждал, что и десять лет спустя, уже обеспечив себе определенную независимость, всякий раз мучился в поисках материала для новой книги, а потом — для следующей и так далее. Им руководил не страх за собственное благосостояние, а страх потерять себя. Поэтому очевидно, что в начале своего творческого пути он ходил по краю. При этом внешне, что странно, он производил впечатление совершенно уверенного в себе человека[3]. <…>
В шестидесятые годы я дважды ездила на только что получившие независимость острова Тринидад и Тобаго, оба раза — с огромным удовольствием. Я до сих пор вспоминаю тропические леса и моря, радостное волнение — настолько здесь все другое, доброту местных жителей, потрясающе красивый карнавал (в отличие от Видиа я люблю стил-бэнды[4] — этот звук, который раздается в четыре утра на окраинах Порт-оф-Спейна, возвещая о начале нового дня). <…> Обе свои поездки на Тринидад и Тобаго я запомнила во всех подробностях, особенно следующие три случая.
Случай первый. Видиа написал «Утрату Эльдорадо», книгу, о которой сейчас мало говорят, хотя, на мой взгляд, это его лучшее документальное произведение. Все, с кем я только ни встречалась, в том числе премьер-министр Тринидада и Тобаго Эрик Уильямс и поэт Дерек Уолкотт, отзывались о книге весьма пренебрежительно, причем понятно было, что они ее не читали. Наконец, на приеме у лидера оппозиционной партии я нашла того, кто думал иначе: это был один пожилой англичанин, недавно ушедший в отставку с поста начальника береговой охраны. Мы долго обсуждали прочитанное, с удовольствием делились впечатлениями. На прощанье я сказала: «Вы один во всей стране читали эту книгу!» — «Вполне возможно», — ответил он.
Случай второй. На острове Тобаго я остановилась в маленькой уютной гостинице, в которой почти каждый вечер собирались местные старожилы. Один из тех, что помоложе, — таможенник лет тридцати пяти, направленный в Скарборо, главный город острова Тобаго, из Порт-оф-Спейна, — пригласил меня прогуляться по городу. К нам присоединился еще один таможенник и медсестра из больницы. Сначала мы пошли в форт Скарборо — это местная достопримечательность — любоваться видом. Потом, когда разговор иссяк, кто-то предложил зайти выпить в художественную галерею. В темноте она была похожа на сарай, к тому же закрытый, и если бы не разбуженный сторож, у которого были ключи, если бы не бутылка кока-колы и полбутылки рома… В итоге мы очутились в грязной комнате, освещенной лампочкой в сорок ватт. В ней не было ничего, кроме пыльного журнала «Ридерз дайджест». Мы цедили ром в полном молчании — настолько угнетающей была тишина. Через несколько минут мы ушли оттуда и отправились к таможеннику в его скромно обставленную, но чистую квартиру. Почему-то мне сейчас кажется, что там было холодно, хотя вряд ли это правда. Мы послушали пластинки «Йеллоу берд», выпили еще рома. Потом меня отвезли в гостиницу.
Из-за впустую прошедшего вечера, когда совершенно нечего делать и не о чем говорить, я чувствовала себя больной. Я слишком мало знала людей, с которыми общалась, и не могла сказать, что они на самом деле собой представляют. Я заметила только, что таможеннику до чертиков надоело работать в этом захолустье; от скуки он решил проявить гостеприимство и в итоге так разволновался, что ему пришлось позвать на помощь друзей. Однако все трое вскоре поняли бессмысленность своей затеи и оттого мгновенно помрачнели. И не удивительно. Вспоминая эту художественную галерею, я понимаю, почему Видиа, когда впервые вернулся в Вест-Индию, так испугался.
Случай третий. Не только такие люди, как Видиа, которому негде было проявить свой талант, стремились оттуда вырваться. Как-то, примеряя купальник в одном из магазинов Порт-оф-Спейна, я услышала разговор в соседней кабинке. Какая-то американка и ее супруг буквально забросали вопросами миловидную продавщицу, которая их обслуживала. Они расспрашивали ее о семье, причем с таким вниманием и теплотой, что мне показалось, будто им доставляет удовольствие собственная доброта к темнокожей девушке. Когда они уже наконец определились с покупками и муж выписал чек, продавщица вдруг перестала мило щебетать и прерывающимся от напряжения голосом сказала: «Можно мне у вас тоже кое-что спросить?» Американка ответила: «Да, пожалуйста», — и тут бедняжка стала умолять: пожалуйста, ради Бога, не могли бы они выписать ей приглашение для визового отдела? Честное слово, она не доставит им хлопот, если бы они только могли ей помочь! Она все говорила и говорила, американец, совершенно смутившись, пытался ее прервать, и, хотя голос его еще звучал ласково, было уже понятно, что это показная любезность. В конце концов девушка заплакала, и по голосам обоих супругов было слышно, что они жалеют о собственном поступке и торопятся уйти. Я же пришла в такой ужас, оттого что стала невольной, пусть и невидимой, свидетельницей унижения этой бедной девушки, что поскорее сняла купальник, кое-как натянула платье и сбежала, так и не узнав, чем все закончилось.
3
Впоследствии я прочитала переписку Видиа с отцом, которую он вел, находясь в Оксфорде. Его книга «Между сыном и отцом. Семейная переписка» очень хорошо показывает, насколько ему было там одиноко и насколько настоящий Видиа не похож на тот образ, который он сам себе создал.
4
Стил-бэнд (от