Особую роль в судьбе Михаила Кольцова сыграла его командировка в Испанию. Мигель Мартинес, главный политический советник при республиканских властях, стал свидетелем важнейших военных и политических событий. Отчётом об этой поездке, помимо регулярно публикуемых очерков в газете «Правда», стал «Испанский дневник».
В ноябре 1937 года Кольцова отзывают из Испании. Его избирают депутатом Верховного Совета РСФСР и членом-корреспондентом Академии Наук СССР. Он продолжает работать в «Правде», фактически исполняя роль главного редактора вместо занятого другой работой Мехлиса. И вот восьмого марта 1938 года «Правда» публикует статью, в которой глава НКВД Николай Ежов назван «чудесным несгибаемым большевиков». В принципе, тут нет ничего особенного – партийная газета просто обязана время от времени расхваливать людей, руководящих государством. По версии, изложенной в книге Виктора Фрадкина, племянника Кольцова, статью о Ежове написал сам Лев Мехлис, но предложил доработать её и подписать Кольцову, аргументируя свою просьбу тем, что так «статья прозвучит более убедительно». При этом он сослался на мнение самого вождя. Можно предположить, что это была «подстава» Сталина – ведь уже через месяц после этой злополучной статьи Ежова назначили наркомом водного транспорта по совместительству, что могло означать скорое увольнение из органов НКВД. Впрочем, серьёзных доказательств этой версии как не было, так и нет. Не исключено, что статья была личной инициативой Михаила Кольцова – ведь он и раньше имел неосторожность восторгаться талантом Керенского, потом восхищался Троцким. Ещё в одном из первых номеров «Огонька» он публикует очерк Якова Блюмкина «День Троцкого», и более того – планирует фоторепортаж об отдыхе Троцкого в Сухуми. На эту инициативу Сталин ответил замечанием: «Вы скоро будете печатать, по каким клозетам ходит товарищ Троцкий». Надо отметить, что с инициативами Кольцову частенько не везло – закрыли его «Чудака», потерпел катастрофу и гигантский самолёт «Максим Горький», построенный на народные деньги по предложению Кольцова.
Но самое большое разочарование ожидало Кольцова в декабре 1938 года – его арестовали. На первых допросах все обвинения в преступной деятельности он отрицал. А дальше Кольцова словно прорвало – он признался в работе на зарубежную разведку и стал выдавать своих пособников. Александр Фадеев, которому Сталин предложил ознакомиться с протоколами допросов, был поражён количеством содержащихся в них фамилий – по его подсчётам Кольцов оговорил семьдесят человек. На самом деле их было более восьмидесяти, советских граждан и иностранцев, – в этом можно убедиться, прочитав книгу Фрадкина. В книге высказано предположение, что Кольцов дал показания под пытками, однако такое количество имён невозможно этим объяснить. Поэтому у Фрадкина возникла следующая версия:
«Он старается побольше оговорить знакомых ему людей и прежде всего самого себя. Видимо, он надеялся таким образом "переиграть" следствие, давая совершенно абсурдные и легко опровергаемые, на его взгляд, сведения. Он до конца надеялся, что на предстоящем процессе сможет убедительно доказать свою невиновность. В этом состояло его трагическое заблуждение».
На мой взгляд, единственное объяснение этим оговорам состоит в том, что Кольцов надеялся затянуть следствие по своему делу. Проверка показаний почти на сотню человек, очные ставки и другие процессуальные действия – всё это могло бы продолжаться много месяцев. А там либо вождь помрёт, либо ещё что-нибудь изменится. В какой-то степени избранный Кольцовым метод был вполне логичен – после назначения Берии на должность руководителя НКВД с некоторых людей, арестованных при прежнем руководстве, были сняты все обвинения. Однако расчёт на затягивание следствия не оправдался – это вам не нынешние времена, когда следствие продолжается годами.
Признания Кольцова стали основным поводом для обвинения многих людей в антисоветской деятельности – в частности, Бабеля и Мейерхольда. С нравственной точки зрения все эти многочисленные оговоры невозможно оправдать. Понятно, что любой человек, оказавшись в подобных обстоятельствах, будет искать способы облегчить собственную участь, однако нельзя спасать себя, ставя под удар или даже обрекая на смерть несколько десятков ни в чём не повинных, добропорядочных людей. Ну а надежда на то, что в судебном заседании все свои показания, данные на следствии, можно будет опровергнуть – это не более чем самообман, в чём не раз убеждались обвиняемые на «сталинских» процессах. Не могу поверить и в то, что список из восьмидесяти фамилий был предложен Кольцову следователями – это был бы уже явный перебор. Хотя не исключено, что кое-кто из следователей перестарался, желая обеспечить себе успешную карьеру. Такие же обличительные показания удалось получить и от Всеволода Мейерхольда. Однако Кольцов общался со многими людьми, занимавшими очень важные посты, и в этом смысле мог стать кладезем компрометирующей информации.