Нет, Виктор Семенович не понимал. Он не понимал, как можно его, заслуженного писателя, бить прямо по лицу и по голове, наступать на руки сапогами и смеяться в ответ на его крик. Но ведь больно!
— Вы же видите, что помещены в достаточно хорошие условия. Для многих и эти условия — рай. Вас еще и кормят. Кстати, вы не голодны?
— Нет-нет, — испуганно тут же откликнулся Виктор Семенович.
Он уже заучил, что на вопрос, требующий ответа, надо тут же отвечать, не дожидаясь удара прямо в лицо или сзади по голове. Эти, молодые которые, они били и еще смеялись. И если не правильно ответишь — тоже били. А как правильно? Кто тут поймет, что для них — правильно?
— Камера вас устраивает? Или стоит перевести поближе к народу?
Виктор Семенович «сидел» в одиночке. Тесно там было, конечно, но зато — в полном одиночестве. Система совершенно не из американских фильмов, а скорее из родного, из давней истории даже. Длинный пенал-комната со стенами в цементной шубе, чтобы ничего не написать. Столик размером с две ладони. Узенькая откидная кровать. На день ее надо было поднимать и защелкивать специальным замком. Никто специально не следил, но если заходили, а кровать не поднята, могли и побить. А Виктору Семеновичу не нравилось, когда его били. И еще в камере у самого входа, сразу справа, ржавый умывальник, в который постоянно капали такие же ржавые капли, и треснувший унитаз когда-то белого фаянса. И ничем это все не огорожено.
Он встрепенулся:
— Нет-нет, я всем очень доволен! Да-да, всем!
И даже закашлялся от старания.
Голос из-за лампы замолк, пережидая. А потом опять — мягко и даже как будто снова с укоризной:
— Вот видите — все вас устраивает. А вы никак не начинаете сотрудничать со следствием. Не раскрываете властям истинные имена врагов народа. Не сообщаете места, где они могут скрываться от праведной народной мести. И при этом вы же все-таки должны понимать, что не всем могут присудить высшую меру. То есть, нет никакой вашей вины, если кого-то даже и назовете. Ну?
Виктор Семенович откашлялся и сказал:
— Да, я понимаю. Я сам это описывал в книжках, как вот приходят злой следователь, а потом после него добрый. И после злого к доброму — со всей душой, значит…
— А кто тут у нас злой? — удивились из-за лампы. — Серега, что ли? Так он не злой, он просто справедливый очень.
— Ну, какая же справедливость, о чем вы? — устало бросил Виктор Семенович. — Мы с вами образованные люди. Я даже по речи вашей это чувствую. Так какая тут справедливость? Ну, затеяли что-то, ну, получилось у кого-то… Но я-то тут при чем? Я же писатель, понимаете? Не политик, не боевик какой-то. Даже не ученый с их опытами. Я просто пишу книги.
— Книги, значит? Это интересно. Вот эти — ваши? Можно подойти для опознания.
Виктор Семенович привстал слегка и с профессиональным интересом посмотрел на ряд выложенных книг в ярких обложках.
— Нет, эти не мои. Это ребята знакомые…
— Фамилии? Имена?
— Да вон же, на обложке написано…
— А это разве не псевдо? Не клички ваши литературные, чтобы спрятаться от народа?
— Чего прятаться? Нас уважали, между прочим. Любили даже. Писателей-то.
— Глупый был наш народ, вот и уважал. А теперь ведь совсем другое время. Теперь мы вас разыскиваем, и вы вот тут передо мной сидите, а я вас спрашиваю со всей строгостью. А потом, может, еще суд будет.
— Да какой суд? О чем вы? Я же ничего и никогда в жизни…
— Да, да, да… И без билета не ездили, и шпаргалками не пользовались, и животных не мучили — идеальный человек, готовый к светлому счастливому будущему. Вот только мы теперь с вами здесь, а будущего, извините, нет.
— У меня нет? — покрываясь крупными мурашками от собственной смелости, спросил Виктор Семенович.
— Да ни у кого нет. Ни у вас, ни у меня. Нет у нас будущего, понимаете. А есть — вот это, — рука с рукавом цвета хаки пренебрежительно махнула в круге света, скинув книги на пол. — И еще то, что теперь там, наверху, «на улице», так сказать.
— Я все равно так ничего и не понимаю… Я писатель. Я пишу книги, понимаете? Всего лишь буквы на бумаге.
— А еще культурный человек, казалось бы. Писатель. Фантаст. Ведь фантаст, правда?
— Ну, да, фантаст, — как-то неуверенно, и от того внутренне страдая и сердясь на себя, сказал Виктор Семенович.
— А насчет теории о ноосфере вы в курсе?
— Как все, наверное. Модное было течение.
— А о накоплении в мире, в природе, то есть абсолютно везде, разных там мелких изменений, энергий разных и прочее — это вы как?