Ах, кружки все же. Ладно, кружки. Материал? Глина, дерево… Как и всегда. Тогда согласен. Стукнуться-чокнуться можно, но вот звона-то все равно не будет.
И все же вопрос у меня возник еще один, второй, как обещано. Вот таверна. Вот крестьяне или кто там еще в селе живет. Вот они пьют пиво. Так вопрос: почему и зачем они чокаются?
Кто тут мне рассказывает об опасности отравления, да о том, что чокались, чтобы из одного бокала в другой перелить… Кто этот много знающий ученик? Покажись! Ага. Вот он, товарищи, вот он! Так скажи мне, умник, какое такое отравление в таверне среди крестьян. И как там может быть разное в кружках? Им же из одной бочки наливали — нет? Ах, они с дворян пример брали… Ну-ну… Опустим комментарии. Опустим, опустим! Времени у нас не так много!
Так, вот у меня тут записано… Вот тут. Ага, нашел. «Быстро выхлебал четвертую кружку пива». Девушки, я к вам обращаюсь! Понимаю, вы применяете больше слов, показываете свою грамотность. Но все же — хлебать пиво? Хлебать водку? Хлебать коньяк? Что-то здесь не так. Как называется блюдо, которое точно — хлебают? Похлебка, точно! Вот ее, горячую, хлебают ложками, дуя и обжигаясь. Еще хлебают, прихлебывают горячий чай. Он горячий — его по-другому нельзя. Покажите мне, как хлебают пиво. Так? Так пьют. Более того, кто знаком с этим делом, с пивом, то есть, скажет вам, что первую кружку могут выпить вообще залпом. А потом — по полкружки. По четверти. Но никак не прихлебывая и не хлебая и не выхлебывая и не дохлебывая.
Вот видите, сколько всего интересного можно буквально с первой сцены вашей новой книги показать и рассказать читателю.
Но — уже звонок. Слышите? Звонок!
Думаю, мы с вами продолжим разговор о нашем любимом фентези. Ну, и с вами, молодой человек, мы еще не закончили. Я записал, да. «Альтернатива». Какой-то из уроков мы ей посвятим. Или не один урок.
Книжная ярмарка
— Вот, — смущенно сказал писатель. — Я новую книжку написал.
— Что, опять? И снова скажешь, что ее теперь надо читать?
— Но ведь написал же… Значит, получается, надо читать. Да.
Читатель подержал яркий том в руках, полистал, прикинул на вес, посмотрел, прищурив один глаз, на позолоченный обрез.
— С картинками хоть?
— Да-да! Полностью иллюстрирована! И художник очень хороший. Верно отразил дух книги.
Читатель немного помолчал, рассматривая полки и других писателей, толпящихся вокруг и как будто незаметно прислушивающихся к разговору.
— Ну, и сколько за такое?
— Двести рублей!
— Чего? Двести рублей за шестьсот тридцать страниц? Даже шестьсот тридцать восемь. Ну, нет… Мне вон там, — кивнул он в сторону, — предлагают иллюстрированный альбом за пятьсот. А страниц там меньше вдвое.
— Но там живопись, понимаете… Живопись — это трудно для восприятия. Это не каждый возьмется. А у меня текст очень легкий. Бойкий такой текст. Хвалят. Возьмите, а?
Писатели вокруг недовольно зашушукались. Конечно, сейчас этот уломает читателя, а две книги за раз почти никто никогда не берет. Нечего тут уговаривать! Пусть сам выбирает — взрослый уже человек, в конце концов!
— Триста рублей, — строго и гордо одновременно поднял подбородок читатель. — И ни копейкой меньше.
— У меня только двести восемьдесят, — пошуршав купюрами, грустно сказал писатель. — Но завтра, знаете, завтра точно будут деньги!
— Эх, на что только с вами не пойдешь! — махнул рукой читатель. — Давай свои двести восемьдесят. Уговорил. Пойду теперь тебя читать.
Он уже отходил, когда кто-то из писателей со стороны вежливо потрогал его за рукав. Потрогал, а потом прошептал почти на ухо:
— На нашем стенде триста — начальная цена. Приключения, боевики, много иллюстраций…
— Надоели уже приключения.
— Есть любовная лирика! Триста! И это — только самая начальная цена.
— Ну, ладно тогда. Пойдем, посмотрим, что там у тебя.
— Ну, вот… Ну, вот…, — перешептывались писатели сзади. — Других читателей для нас все равно нет. Писать надо лучше, тогда и цена всему будет соответствующая. Это правильно, конечно. Рынок опять же.
И с тоской смотрели на полки, плотно уставленные новыми томами в разноцветных обложках.
Свобода
Сегодня на ужин вдруг дали кусок сладкого сливочного торта и половинку банана. То есть, признание какое-то. И самому сразу стало будто теплее на душе и легче — не зря мучился, не зря.
В стену подолбили твердым и тяжелым, наверное, табуреткой.