Виктор Васильевич взял чистую кружку и прижал к стене, а сам ухом — к кружке. Ответил двумя ударами каблуком ботинка.
— Алё! Василич! Ты там как? — раздалось, как по телефону. — Живой еще? Трепыхаешься?
— И неплохо живой, между прочим, — прокричал в кружку Виктор Васильевич. — Вот торт у меня на столе, бананов гроздь. Даже съесть все не могу — останется на завтра.
Он сыто цыкнул зубом, погладил себя по животу — хотя, кто бы это увидел через стену?
— О-о-о! Да ты просто крут! А мне вот бутылку вина принесли импортного. Вкусного!
Черт побери, Васька опять впереди оказывается. Что он там сумел наклепать такого, что целую бутылку вина ему? Виктор Васильевич нахмурился, перебирая в голове возможные варианты, потом закричал в кружку:
— Поздравляю, Михалыч! А что за тема-то? Каким образом попал в тренд? Ну, в струю, типа?
— Это личный разговор, Василич, — донеслось из-за стены. — Вот как в баню поведут, тогда и пошепчемся.
Угу… Пошепчемся. Там и так на таких шепчущихся косо посматривают. Как-то сговорились там ребята в бане. Ну, сделали вдесятером одинаково. Чистенько так сделали. Премия, правда, была. А как же! За хорошее — премия, это закон. Правда, одна — на десятерых. Все тогда смеялись. Эх… Сколько там на часах?
За дверью раздался двойной удар морской рынды, а потом крик коридорного:
— Столичное время — двадцать часов!
Это выходит, до полного отбоя и тишины осталось еще целых три часа. Тут за режимом смотрели строго, и здоровье каждого было одновременно достоянием всех. То есть, не всех, кто тут, а вообще всех — всего общества. Но ведь еще три часа до отбоя. Можно еще сделать зачин на завтра. Утром поправить, к обеду уже сдать. И ждать потом ужина, нервно шатаясь по узкой и длинной камере. Как медведь в зоопарке. Им там тоже тесно, так они стоят, бывает, и просто раскачиваются с ноги на ногу. Ужина ждут.
Виктор Васильевич сел за стол, прицелился авторучкой в лист линованной бумаги, вывел первые слова. Надо попытаться так написать, чтобы перед другими не стыдно было, и чтобы самому хватало. Тут, конечно, голодом не морят. Сдал норму — получи пайку. И норма не гигантская, и пайка рассчитана до калории. А вот если сдашь больше, или если вдруг качество получится какое-то сверх обычного, или еще что-то — тут не понять, на самом деле — то будет к пайке и разное и вкусное. Вот, кусок торта сегодня на ужин. Хорошего торта «Черный лес». Виктор Васильевич помнил такой торт. А Ваське, значит, даже бутылку вина принесли. Ишь, радуется как. хвастается.
И ведь не поймешь никогда, что им надо.
Им — это тем, кто разбирает написанное за день. Вот какие у них критерии? Почему могут за всего одну страничку наградить, а могут и за двадцать — одну стандартную пайку? Не разобрать, не догадаться. Иногда Виктор Васильевич думал, что логики тут просто совсем никакой нет, а все дело в издевательстве над ними, работниками пера.
«Не любят у нас писателей,»— думал он. — «Завидуют».
Зависть завистью, а животик все-таки вырос. Надо бы попросить тренажер какой-нибудь, что ли. Ведь не хлебом единым, так сказать….
Он аккуратно очистил половинку банана и с удовольствием его употребил. Не просто так — съел, а употребил на пользу своему организму. И с удовольствием.
Ну, так что там за мысль была? А если вот так все повернуть? И потом закольцевать будто, но в конце вдруг все оборвать — и совершенно другое. Как заяц, когда он след сбрасывает: сначала петлю большую делает, а потом, как добежит до начала, резко прыгает в сторону. И всем странно, а охотники даже восхищаются.
Вот и об охотниках надо записать. Может, примут, как намек, да посмеются, да еще подкинут чего-нибудь.
Нет, на жизнь жаловаться грешно. Считай, если по вольному глядеть: комната изолированная, санузел свой личный, питание регулярное и хорошее, охрана опять же — тут тебя никто и никогда не тронет. За труд тяжкий писательский — плата. Пусть не всегда соответствующая ожиданиям, ну, так это просто от неграмотности всех этих, кто разбирает тексты. Но ведь жить можно! А Ваське вон даже и бутылку вина выдали. Импортного. Вот ведь свезло чертяке. Что же он за тему такую начал? Что за новый проект?
За пять минут до одиннадцати начал медленно меркнуть свет. Виктор Васильевич умылся, помыл ноги под струей холодной воды и аккуратно улегся на свою кровать.
«Вот ведь и не тюрьма это никакая и не каторга,»— подумал он перед самым уже засыпанием. — «В тюрьме ночью свет не гасят. А у нас — так, санаторий для писателей просто».
…
Потом был новый день. Была работа до мельтешения черных точек перед глазами. Не мошек, нет. Мух и всяких других насекомых тут не было — чистота и порядок.