Олег Анатольевич был членом Союза писателей, и на этом основании получал на лето дачу в писательском поселке. Первый и последний свой роман он написал еще в восемнадцатилетнем возрасте. Был тогда же замечен, привлечен, поощрен. И вот уже двадцать лет все знали, что он пишет какую-то глыбу, какой-то шедевр, а между делом, просто для души, пописывает рассказики в разные издания, вплоть до детских.
Союз платил ему писательскую зарплату, которая не отнималась, если есть публикации. Вот он и публиковался. Иногда его приглашали в высокие кабинеты и предлагали творческую командировку. Он всегда соглашался. После поездки в совхозы или на какой-нибудь новый большой завод, всегда давали месяц-другой отдохнуть в пансионате, где можно было не торопясь описать свои впечатления от увиденного, поправить несколько раз, а потом отвезти в какой-нибудь толстый журнал.
«Член Союза писателей» — это была марка. Под эту марку у него брали тексты любого размера и содержания, и практически не правили их. Так, иногда только, очень осторожно предлагали что-то изменить, а что-то добавить, чтобы ярче выделить то, что необходимо выделить, и оттенить то, что требует темных красок.
Олег Анатольевич и правда писал роман. Не все двадцать лет, конечно, а только недавно, в прошлом году, поймав тему буквально за хвост, когда разговорился в поезде со случайным попутчиком. Тему эту он развил, сделал коротенький сюжетный план, написал, чем все закончится и отнес получившиеся пять страниц текста в государственное издательство. Через день с ним был подписан договор, и издательство честно, до копейки, согласно его рангу и авторитету, выплатило ему аванс.
Завтра был срок сдачи рукописи.
Олегу Анатольевичу несколько раз в течение последнего месяца звонили из издательства, осторожно напоминали о сроках. Он отнекивался, говорил, что еще не все готово, указывал на ту дату, которая стояла в договоре. И вот дата эта — на носу. А где роман?
Его подбросило на постели: где роман? Почему он спит? Ведь завтра, если он не сдаст его в печать, придется возвращать аванс, а денег нет. Значит, придется договариваться, упрашивать, лебезить, «терять лицо», о нем станут говорить, как об исписавшемся, никто и никогда больше не заключит выгодный договор…
Олег вздрогнул и проснулся.
Ну и духота!
Он осторожно перевернулся со спины на живот, поднялся на руках, оберегая сорванную вчера на волейбольной площадке спину. А все-таки здорово они вчера у девчонок в пляжный волейбол выиграли! Есть еще порох в пороховницах!
Ага, и еще песок в песочницах…
Олег сходил в туалет, потом, отдуваясь и постанывая, прошлепал босиком на маленькую кухню. Пол был теплый, как были теплыми и прогревшиеся за день стены. Открыл холодильник, свернул крышку пластиковой бутылке с минералкой, сделал несколько гулких глотков. С трудом оторвался от горлышка бутылки — не хватало еще заболеть! Постоял у открытой форточки, пытаясь поймать хоть какой-нибудь, хоть самый слабенький сквознячок. Воздух был неподвижен. В темноте неба, в тучах, где-то далеко сверкали зарницы. Но дождем даже и не пахло.
«Завтра снова будет жара», — подумал Олег. — «Жара — это лучше, чем холод. Но как работать?»
«Пробив» свой первый роман и получив небольшой гонорар, он решил полностью посвятить себя писательству. Он с детства хотел быть именно писателем.
Замыслов было много. Вон, на полках разложены аккуратно выписки и материалы как минимум для трех разных романов. А если все это украсить финтифлюшками, то выйдет три сериала. И знакомства ведь в издательстве есть. Вот только времени нет. И денег всегда не хватает.
Работать писателем оказалось совершенно безденежным и безнадежным с коммерческой точки зрения делом. Олег перехватывал какие-то небольшие заказы, распихивал по журналам маленькие рассказы, которые писались сами собой, просто под новостную ленту, иногда пытался написать какой-то обзор…
Но пока он занимался этими мелочами, уходил куда-то вдаль новый роман. И приходилось сначала перечитывать уже написанное, чтобы пропитаться духом, чтобы получить разгон, потом плотно садиться за стол и быстро-быстро, пока не пропал азарт и вдохновение, писать. Пять страниц. Или даже десять. Или — двадцать. Над которыми потом сидеть в злобе на другой день, и бить себя кулаком в лоб, и мрачно пить холодное пиво, повторяя раз за разом:
— Бездарь, эм-тэ-а, графоман!
Питался он в основном дешевыми серыми пельменями, которые продавали вразвес на соседнем рынке, густо поливая их у же в тарелке майонезом. Иногда замачивал привычный со студенческой скамьи доширак и жадно поедал его. Жадно — потому что голодно. Писательство совершенно не давало денег.