Можно рехнуться, пытаясь сопоставить взгляды Барта на его творчество с его собственными произведениями. Он много говорит дельного. Очевидно, он умен. Тем не менее он убеждает нас, что, когда обращается от прозы «Спокойствия» и «Неподвижности» («С» и «Н») своих первых романов к, так сказать, «сверхспокойствию» и «неподвижности» «Продавца табака», то движется от «обычной комической манеры к фарсовой, которая в отличие от комедии дает больше свободы воображению». Конечно, в его первых двух книгах присутствуют комические элементы. Однако тяжеловесные шутки третьей книги не имеют отношения ни к фарсу, ни к сатире и ни к чему другому, кроме как сочинениям учителя английского языка на довольно низком уровне. Я могу лишь предположить, что поклонники книги столь же невежественны относительно XVIII века, как и сам автор (или, точнее, писательское воображение), и что ни автор, ни читатели-поклонники не обладают чувством юмора—справедливо отмеченный многими иностранцами факт касательно американцев вообще и их тяжеловесных романистов в частности. Так что американцам все еще чего-то чуточку не хватает, чтобы сравняться с остальным человечеством в остроумии.
«Козлоюноша ДЖАЙЛС» появился в 1966 году. Вот еще восемьсот страниц честолюбивых сочинений, которые надо не читать, а изучать, словно это школьный учебник. Не буду пересказывать содержание, скажу только, что в центре повествования университет—метафора вселенной. Полагаю, что книга станет одним из главных американских романов об университете и сбрасывать ее со счетов—все равно что игнорировать существование факультетов английского языка, которые сделали возможным ее появление. Повествование поражает своей топорностью. В романе есть стишки наподобие: «Агнора: Ради Пита, мальчики, бросьте. Разве вы не понимаете, положение жены декана в течение довольно длительного времени обязывает меня сохранять свой престиж в обществе?»
Барт думает, что слово «человеческий» — существительное; он также полагает, что «ДЖАЙЛС» произносится с мягким звуком «г», как в слове «гайл», а не «ж», как в слове «джайент». Отсюда, однако, следует, что обученные, но невежественные учителя английского языка—новые варвары, бездумно воскрешающие средневековье.
С 1968 года Барт стал следовать канонам французского «нового романа». Результатом явилась книга «Заблудившись в комнате смеха» — сборник (или, как он называет его, «цикл») «прозы для печати, магнитофона и живого голоса». Теперь, когда он погружен в прозу «Поиска» и «Неподвижности» («П» и «Н»), он уже не упускает случая отколоть номер позаковыристее. Первый отрывок из этого цикла, «Путешествие по ночному морю», вероятно, вешание голоса на магнитофонной ленте. Это—рассказ от лица сперматозоида, по-видимому, стремящегося к яйцеклетке, хотя из его эсхатологических размышлений следует, что определенный процесс еще не закончился. Вуди Аллен обошелся с этой темой похлеще.
Так называемый рассказ «Заблудившись в комнате смеха» написан в чисто литературной манере. Текст болтает с автором, который болтает и с ним, и с нами. «Описание внешности и поведения — это один из традиционных приемов характеристики героя, использовавшихся беллетристами». Барт как бы отгораживает читателя от текста. «Чем больше писатель отождествляет себя с рассказчиком, буквально или метафорически, тем желательнее во всех случаях избегать повествования от первого лица». Некоторые из подобных учительских рассуждений занимательны, но совсем другое дело, когда тщеславный и злоумышленный писака пытается изобрести нечто из ряда вон новое по сравнению с тем, что уже давно освоено в таких «читаемых» текстах, как мрачное «Одинокое место», аморальное и бессмертное «Тлут» и дерзкое «Гнездо дураков».
Переход от прозы «Спокойствия» и «Неподвижности» («С» и «Н») к прозе «Поиска» и «Эксперимента» («П» и «Э») редко идет писателю на пользу, если ему нечего сказать по-настоящему значительного и нового. У Барта есть лишь книги, предложения в них и весьма четкое представление о том тупике, в который он сам себя завел: «Думаю, что литературе не свойственно движение к абстрактным формам, как, скажем, это присуще скульптуре. И разве не знаменателен сам по себе факт, что эта проблема ставится который уж раз...» Который уж раз! Так в чем же дело, Алиса?.. (Между прочим, у Барта тоже есть привычка пользоваться кавычками и словами «он сказал».)