Читатели составляют единственный род публики, который нельзя определить с помощью компьютеров или опросов общественного мнения. Никто на свете не знает, что такое читатель! Я же заинтересован в читателе интеллигентном, начитанном, в каком бы уголке земли он ни жил. Я хочу разделить с этим читателем трепет самой жизни и постижение условий человеческого существования.
Смерть литературы как средства общения предсказывалась еще в то время, когда только начинало распространяться радио. Телевидение, скорочтение, все виды ускорений также воспринимались как конец чтения серьезных книг. А читающая публика все увеличивалась. С огромным энтузиазмом я думаю о перспективах написанного слова в обществе развивающейся электроники.
Тем не менее жанр рассказа сильно пострадал от исчезновения доброй дюжины журналов, печатавших короткую прозу. По моему мнению, их кончина связана с популярностью телевидения.
Осталось лишь несколько таких журналов, но рассказ продолжает играть активную роль в нашей жизни. Хочется думать, что рано или поздно он восстановит свои утраченные позиции в журналах.
Пригород, место действия многих моих произведений, отражает непоседливость и утрату корней у современных людец. Пригород не имеет традиций, его образ жизни еще надо изобретать. Людям нужно учиться жить друг с другом и созидать новое общество.
В пригородах очень много такого, что можно критиковать и улучшать, но так или иначе люди, там поселившиеся, внесли много самобытного в свой образ жизни.
Например, вам не очень понравится поселок из сорока пяти домиков, как две капли воды похожих друг на друга, но когда вы приедете туда лет через восемь, они будут выглядеть по-разному. Одни участки будут засажены фруктовыми деревьями, другие— голы. Возможностей для выдумки необычайно много. Единообразие домов побеждается воображением их хозяев.
Ограниченность принадлежит к главным темам моего творчества, будь то ограниченность маленького городка в Новой Англии, тюрьмы или наших собственных страстей. Я часто ощущаю границы своих интеллектуальных и физических возможностей. И все же я верю, что суть жизни на земле состоит в открытии свобод, которыми человек мог бы пользоваться, несмотря на ограниченность своего бытия.
ИЗ ИНТЕРВЬЮ
Вопрос. Не беспокоят ли вас упреки в очевидной автобиографичности романа, в том, что в нем слишком явно авторское присутствие?
Ответ. Нисколько. Больше того, я был бы огорчен, если бы в Стинго сразу же не узнали бы человека по имени Билл Стай-рон. Это суть замысла книги.
В. Итак, вы не скрываете своего присутствия в романе. Зачем вам это понадобилось?
О. Наверное, это единственный способ эстетически обосновать тему. Дело в том, что я пишу об Освенциме, самом трудном для меня предмете. Я хочу ввести в роман как можно больше подлинного материала, для меня это важно.
В. Почему бы не написать просто очерк или документальную книгу?
О. Я романист. Я хочу написать роман. О Нате Тернере тоже можно было бы написать очерк.
В. Вы очень откровенны в деталях вашей биографии. В первой главе, например, упоминается, что, работая редактором, вы отвергли рукопись «Кон-Тики». Почему бы вам не написать просто автобиографию?
О. Пожалуй, по той простой причине, что в автобиографии я не смог бы сказать то, что хочу, не смог бы поведать о том, чего не происходило со мной лично. Все освенцимские сцены—плод художественного вымысла. Другими словами, я решаю сразу две задачи. Роман начинается как обычная биография, а потом... Поймите правильно, я не претендую на художественное открытие, это делалось уже много раз, хотя я надеюсь, что добавил два-три новых штриха. Так вот, начав с чистой автобиографии, где-то пройдя четверть пути, я стал придумывать отдельные эпизоды. Почему я выбрал именно этот прием, не знаю, но он показался мне интересным.
В. Можете ли вы сформулировать причину, которая побудила вас соединить свою историю с историей Софи?
О. Вероятно, да. Впрочем, не уверен. Наверное, есть две причины. Об одной я уже говорил. Идея в том, что если начинаешь писать в автобиографическом ключе и делаешь это убедительно, то впечатление достоверности сохраняется и когда переходишь к вымышленным эпизодам. Читатель—как бы это сказать—покупается, что ли, и после правдивых автобиографиче-