Каждое слово матери железным штырём пронзил сердце Элейн. Она права, зачем Колину такая уродина? Над ней уже подшучивали в школе, почему университет должен стать исключением? Девушка сморгнула слёзы и выключила утюг, оставив на столе недоглаженное платье.
– Да, мама, ты, как всегда, права, я лучше приготовлю нам ужин.
– Вот и умница, люблю тебя.
– И я тебя.
Вспышка!
***
Руки Элейн живут своей тайной жизнью. Её голова занята мечтами о Колине, а они ловко чистят рыбу, мельчат чеснок, режут овощи на салат, вонзают отменно наточенный нож в шею матери. «Странно, в книгах и фильмах всегда описывают предсмертные хрипы жертв, а она умерла молча. Но я наконец-то свободна, какое же это счастье», – улыбнулась Элейн, вымыла руки и сняла трубку громоздкого телефонного аппарата.
– Полиция? Добрый вечер, пришлите машину на Шарлотт стрит 19. Пять минут назад я убила свою мать.
Сентябрь 2000 года. Оттава.
В кресле напротив никого нет. Его мягкое сидение, так легко и надолго сохраняющее форму человеческого тела, глаже линии горизонта. Ян пытается встать, но не может. «Тошнота, головокружение, высокая температура – практически тропическая лихорадка, вот что бывает при неожиданных виражах времени. Эксперимент провален. Отныне и впредь пациент должен чётко сформулировать запрос», – нетвёрдой рукой записал он в рабочий дневник. И добавил заметку на полях: «Узнать о судьбе Элейн Шенн».
Загадка Моны Лизы
Ольга Лукина (ник в инстаграм @_olga_lukina)
Леон Винник с волнением подошёл к стеклянной пирамиде перед Лувром. Гигантский переливающийся кристалл, казалось, парил в воздухе над площадью перед музеем и сверкал многочисленными гранями. Прозрачная странная глыба выглядела, как инородный объект на фоне старинных и торжественных стен некогда королевского дворца. Она будто вырастала из недр земли. У входа в пирамиду в очереди толпились многочисленные желающие увидеть сокровища Лувра.
«Это – портал. Вход в другую реальность», – подумал Леон. Сейчас, сейчас он увидит и Нику, и Венеру, и, конечно, её – Мону Лизу. Именно к ней он приехал. Ею грезил ночами.
В предвкушении долгожданной встречи, выстояв очередь, Леон, волнуясь и робея, вошёл внутрь пирамиды.
Огромная толпа фанатов внесла его в огромный зал, где на большой синей стене висела единственная небольшая картина.
«Что это? Это она? Не может быть!» – Леон испытал потрясение.
Картина тёмная, мрачная и… маленькая! Какое разочарование!
Прям, неожиданный удар под дых. Самый знаменитый в мире портрет, самая известная картина и такая… такая маленькая. Блёклая. Тусклая. Незначительная. Ещё и смотреть надо издалека. Подойти ближе невозможно, надёжные ограждения не подпускают толпы туристов. Фанаты, стремящиеся к ней, натыкаются на преграду, как морские волны на плотину, и замирают в давке.
«Как, как эта маленькая, невзрачная картина могла стать величайшим в мире произведением искусства? – думал Леон. – Как? Её почти не видно, очень далеко, под толстой стеклянной бронёй невозможно почувствовать её дыхание».
Леон, работая плечами и локтями, с трудом протиснулся сквозь плотные ряды человеческих тел поближе к перилам ограждения. Всё равно плохо видно. Ещё эти любители делать селфи со своими смартфонами. Толкаются. Загораживают обзор. Очень сложно разглядеть.
А он так ждал этой встречи! Так мечтал о ней! И вот вдали едва просвечивает через пуленепробиваемое стекло тёмный женский портрет.
«Неужели это она сводит с ума человечество уже пятьсот лет? В чём прикол? – Леон ничего не понимал. – Где восторг, потрясение? Где всё то, что я ожидал, предвкушал?»
Леон вглядывался в картину, силясь понять, что же в ней такого. Вроде ничего особенного, но почему-то на неё хотелось смотреть и смотреть. Невозможно оторвать глаз.
Внезапно что-то неуловимо изменилось. Парень ощутил сильное притяжение со стороны картины. Возник искрящийся волшебный магнетизм.
Синие стены зала надвинулись на Леона. Воздух сгустился. Звуки стихли. Разговоры, шарканье ног, толпы посетителей – всё исчезло.
Картина стала как будто больше, краски ярче. Она приближалась к Леону. Из её мрачной глубины заструился поток призрачного света, который обволок парня, как коконом. Они стали одним целым: Леон и картина.
«Вот она! Наконец-то!» – мысленно крикнул Леон и, трепеща, протянул руки к портрету, слегка коснулся потрескавшейся от времени краски. Кончики пальцев пробежали по бархату платья, которое оказалось не тёмно-коричневым, как виделось издалека, а красным, по пышным рукавам, по тёмной накидке. Всё в картине так гармонично, так удивительно: пропорции, тени. При этом женщина на картине не была красавицей, в ней присутствовала едва заметная неправильность, которая придавала особое очарование и загадочность. Неотрывно следящий влажный взгляд её светло-каштановых глаз завораживал. Лёгкая прозрачная вуаль сливалась с волнистыми прядями волос.