Уходящий вдаль пейзаж со снежными причудливыми горами и извилистыми водными потоками оказался вовсе не бледным, а буйствовал яркими голубыми, синими и зелёными красками. В ландшафте угадывались головы животных. Да их тут целый зверинец! Среди причудливых скал притаился гордый лев, подстерегающий добычу, гримасничала обезьяна, буйвол косил синими глазами, и крокодил прятался за холмом. Они тоже оживали.
Дымка и туман, что окутывали лицо и фигуру женщины, развеялись. Тонкая сеточка трещин на картине расправилась. Лицо стало моложе и теплее. Оно излучало ум и волю. В нём появилось неуловимое движение. Ухмылка тонких извилистых губ задрожала, они набухли, как для поцелуя, налились соками. Лёгкие, едва заметные тени около приподнятых вверх уголков губ углубились. Ещё чуть-чуть, и улыбка затопит одухотворённое лицо. На щёки легли синие тени от ресниц.
«Кто сказал, что у неё нет ресниц? Есть! – удивился Леон, – и брови тоже есть, вот они изгибаются тонкой аркой».
Он вглядывался в каждый миллиметр картины, в каждый мазок.
«Боже, это лицо! Эти губы! Они живые! Их створки сейчас разомкнутся и она заговорит», – едва дыша, подумал Леон.
Его бросило в жар. Он, как под гипнозом, приблизил свои губы к её и ощутил тонкий аромат пачули и мандарина. Она дышала, дышала! Упругая небольшая грудь мерно приподнималась. Леон коснулся тёплой кожи над вырезом платья и почувствовал, как сквозь пальцы в месте прикосновения по каплям из него вытекает энергия, как воздух из сдувшегося шарика. Чувственный рот Моны Лизы извивался, словно опасная змея. Картина втягивала Леона внутрь себя. Силы его покидали. Он осознал, что, если немедленно не выпутается из сжимающего кокона, то растворится в картине без остатка.
«Эта картина – вампир! Я погибаю», – промелькнуло в угасающем сознании.
Последнее, что он расслышал, это шелестящий шёпот:
«Освободи меня, освободи…, я пять веков взаперти… взаперти… одиночество среди толпы… толпы… помоги…».
Леон очнулся. Сознание встряхнуло от накатившего многоголосого шума, резких толчков и крика:
– Что застыл?! Дай другим подойти! – раздался над ухом визгливый голос, – встал как истукан. Один тут, что ли?
Картина висела далеко, в дымке и смотрела на него неотрывным следящим взглядом. Но что-то в ней изменилось. Пространство вокруг картины стало осязаемым и вибрировало.
«Что это было? – растерянно подумал Леон, – я потерял сознание? Но я был с ней! Я видел её улыбку! Я её трогал. Она была живой! Боже! Что я говорю? Я сошёл с ума?»
Леон был счастлив и одновременно испуган.
Восторг и страх смешались в опьяняющий коктейль. Голова немного кружилась. Он не мог сдвинуться с места.
Когда оцепенение прошло, Леон вышел из Лувра потрясённый и опустошённый. И в то же время наполненный. В нём поселилось стойкое ощущение нового знания, нового понимания красоты, жизни. Это чувство распирало его изнутри. Леон знал, что завтра опять придёт сюда, чтобы погрузиться в испытанное волшебство.
«Я что-то упустил, недоделал, не успел и должен вернуться туда, к ней. Она ждёт», – думал Леон.
В состоянии эйфории он и не заметил, как прошёл, вернее, пробежал несколько кварталов. Куда? Зачем?
Впереди мелькнул девичий силуэт. Каблучки стучали по мостовой, из-под шляпки выбивались пряди тёмных волос. Тёмно-бордовая куртка развевалась, не скрывая стройность фигуры.
Что-то неуловимо знакомое почудилось в её осанке, повороте головы. Незнакомка обернулась, стрельнула светло-каштановыми глазами с янтарными искорками. В уголках губ легли еле заметные тени, будто девушка готовилась улыбнуться.
«Она! Это она!» – металась беспокойная мысль.
Девушка отвернулась и продолжила свой путь. Наваждение исчезло. Но Леон шёл за ней, как привязанный. Через шагов десять незнакомка обернулась. Остановилась и вопросительно посмотрела на преследователя.
– Вы меня преследуете? – спросила она с настороженной улыбкой. Леон уловил в её дыхании аромат пачули и мандарина.
– Простите! Я… я хотел спросить, я мог вас где-то видеть? Ваше лицо…
– Вряд ли.
Леон уловил искорку понимания в её глазах. Тут они поняли, что оба говорят на русском языке и рассмеялись.