Когда желудок был полон, Алису обильно вырвали себе под ноги. Рвало долго, сопровождая криком, всхлипыванием и слезами. Она не понимала, плачет она от боли или грусти, либо же от осознания того, чем она стала. В кого превратилась. От того, что ей более некуда идти, да никогда и не было. Все это было затянувшейся ложью самой себе. Иллюзией безопасности и спокойствия, которое она отринула, поднимаясь по ступеням парадного входа. Ее уже вырвало этим спокойствием, на месте которого не осталось ничего. Только бездонная черная дыра голодного брюха, которое ей хотелось вновь заполнить, когда она толкала двери главного зала. Место страха. Место силы. Место, где все грешны, но грехи эти смыты чужой кровью.
Мясо давно было съедено, а бокалы пусты. Настоятели важно сидели за столом и курили толстые сигары. Они говорили о сухости и жесткости их плотного ужина, но хвалили вино, оказавшееся на редкость изысканным. Старший Настоятель, как и полагалось, сидел во главе стола и первым увидел Хищника, вошедшего в зал. Девочка с бурчащим животом, измазанная кровью смотрела на них, как на скот. Она ощущала их слабость и трусость, с которой они поглядывали в ее сторону, забывая вдыхать табачный дым.
Они глупы и ослаблены. Злы, но злость их несостоятельна. Волк обречен, если в его пасти не осталось зубов. Смерть лучшее лекарство от слабости.
Том говорил в ее голове, собирая ее воспоминания и обращая их в силу, подпитывая тем, во что она превратилась.
– Помнишь? Помнишь? Вспомни! Ты – то, что ты ешь. Ты – то, чем им никогда не стать.
Алиса вскинула руку, повнимательнее вглядываясь в пустые лица Настоятелей. Они – мясо.
– Жрать!
Стоило ей приказать, как сидящие накинулись на Старшего Настоятеля, который вовсе не сопротивлялся, а лишь смотрел на Алису, пока шакалы отрывали от него куски.
Сначала дух, а уж после и плоть.
Ведь так вкуснее.
16
Том лежал на каменном постаменте, пока двое заковывали его в цепи.
(Что там с ней? Она в порядке? Жива? Да, все нормально. Вынес ее, как нашел. Кажется, у нее рука того… сломана)
– Теперь мы твоя семья. Твои верные дети. Твои псы, ждущие команды.
Он смотрел на нее любовно, словно говоря, что все в порядке, пока она пряталась в толпе черных балахонов.
– Если ты скажешь «сидеть», мы сядем. Скажешь «прыгать» – мы прыгнем. «Убить» – мы убьем. Ибо ты есть Мать, ниспосланная нам Великом Барзхбазом. Мать, несущая прощение заблудшим детям.
Том улыбался. У него была красивая улыбка. Полная безмятежности.
(Сколько она там пролежала?! Отвечай, толстяк! Да, не знаю я. Говорю же, нашел, как нашел. Скорее всего с утра там и лежала.)
– Будь нашей матерью, ибо наследие Одинокого Бога должно жить. Дом Одинокого Бога должен стоять, как и прежде, являя собой могущество и силу.
Молотки давно были отложены. Тишина повисла в зале. Все ждали команды. Жаждали. Готовые повиноваться.
(Просыпайся, девочка. Все позади. Майк! Да, мать твою, Майк! Неси бандаж, у нее рука в щепу раскрошена! Потерпи, моя дорогая! Скоро все кончится. Кто ее так…)
– Когда мы уйдем, наследие Дома будет жить в поколении, воспитанном силой и плотью. Поколении, которое поистине воплотит в себе божественное провидение и будет царствовать над этим миром.
– Скажи нам, великая Мать. Скажи, что нам делать.
Том усмехнулся и, прикрыв глаза, откинул голову.
Алиса подняла руку и повелевала:
(Все обойдется, девочка. Все обойдется. Скоро мы будем в больнице. Уже скоро. Обещаю, ты поправишься. Тут ничего страшного. Ну, что ты плачешь. Помни, сначала дух, а уж после плоть, а дух у тебя сильный)
– Ешьте его!