– Я – воля твоя. Служу заветам твоим, о Великий Одинокий Бог. Повинуюсь милости твоей. Преклоняюсь перед могуществом твоим.
– Видишь?
Голос Тома стал тише и слабее.
– Видишь, кто он такой?
– Я вижу. А кто тогда ты?
Мимо Алисы пролетела птица, ударив ее крыльями. Совсем легко. Словно сообщая о своем присутствии.
– Я лишь пища его голодного сознания.
12
Я лишь пища. Лишь пища. Лишь пища. Пища. Мы лишь пища. Пища. Пища. И нас пожирают. Они питаются нами. Откусывают кусочки, растягивая удовольствие. По чуть-чуть, чтобы хватило надолго. Иначе они не могут. Не могут. Не способны восприниматься этот мир иначе. Мы для них – мы все – еда.
И нас жрут.
– Том! Томас! Томми! Покажи мне! Покажи! Прошу тебя! Я хочу знать!
Он показал. Приоткрыв лишь один глаз, кутаясь в плед, он немного вздрогнул. Это как на велосипеде. Нужно попробовать лишь раз, чтобы помнить, как это делается. Как взбираться по скале. Движения и мысли должны быть в единении, чтобы не сорваться и дотянуться до вершины, на которой ждет он. Древний и мудрый. Обелиск. Титан. Искушенный и искушающий. Прикоснись к нему и узнаешь. Все узнаешь и более не сможешь быть прежним.
Алиса лежала в кровати среди дня. Все были на занятиях, но она сказала, что ей нездоровиться. Пусть, без обеда, но зато одна.
– Давай же, Томми. Давай же, покажи.
Она перевернулась на бок и сладко уснула, сама того не ожидая. Сон пришел быстро, заставив ее провалиться, точно в болото. Обволакивающее. Тяжелое. Оно засосало ее, пронося сквозь каскад чужих воспоминаний. Том был в них, только вовсе не похожим на себя. Куда сильнее и увереннее, могущественнее.
Он сидел за большим столом вместе с другими молодыми людьми. Злыми. Темноглазыми. Они ели, отрывая куски жареного мяса от костей. Обгладывая их. Выбрасывая. Оставляя позади. Зубы их были подобны клыкам хищных зверей. Жадных. Они были жадны. До крови и мяса.
На широком столе, на стальном блюде были выложены человеческие останки, сдобренные спиртным и специями. Мясо пахло углями костра.
Алиса вздрогнула, сжав простынь в кулаках. Воздуха не хватало. Ей было противно вдыхать тот дым, тот запах паленой плоти. Запах свинины, что ходила на двух ногах. Быть может, даже воспитывала детей, и никак не ожидая оказаться блюдом за чужим столом. Самым желанным гостем на голодном пиршестве.
Алисе захотелось плакать, но она сдержала слезы, продолжая смотреть на то, как Они встают из-за стола, собирают кости и, бросая их в костер, становятся в круг. Деревянный идол смотрит на них с гордостью, точно на родных детей, пожравших плоть, но отдавших дух, томящихся в белых костях, что медленно покрываются сажей.
Большой Бог. Жадный Бог, пожирающий жадность, точно плоть, пуская ее сквозь своих глупых детей. Давайте, детки. Давайте же. Ешьте, становитесь сильнее, ведь мир требует этого. Просит и умоляет прихода сильных, жадных, прожорливых.
Если мир хочет встать на колени, зачем же ему мешать.
13
Под вечер Кухарка принесла ей стакан молока.
– Алиса… Алиса…
Она дотронулась до нее. Рука была холодной и дрожала. Алиса не реагировала. Все ее тело свело легкой судорогой, не давая ей проснуться, пусть и глаза ее были открыты. Она смотрела вовсе не в лицо Кухарки, склонившейся над ней, а куда-то вдаль. Разглядывала что-то позади морщинистого лица.
– Алиса!
Они все ели. Мололись. Блевали. И снова ели. Пожирали сущность своих жертв, обгладывая их лица.
Ибо дух важнее плоти. Первостепеннее. Тело наше мертво от рождения, но дух будет царствовать и после смерти.
– Алиса!
Человек в черном капюшоне спустился с гор. Человек в черном капюшоне положил руку на плечо Тому. Человек в черном капюшоне навевал одиночество. Бородатое лицо улыбнулось.
– Сын мой. Любимый сын. Сильный сын.
– Алиса! Проснись!
Они шли по пескам, укрывая лица от ветра. Они спали возле костра, подъедая останки припасов, умело спрятанных в карманах балахонов. Они спали вместе, укрываясь одним одеялом.
– Мой любимый сын.
Он повторил эти слова, притворяя их в действие. Изнывая от нетерпения. Наслаждения. Даря его Тому. Отбирая и снова даря. Милостивый Бог. Любимый Бог.
– Алиса!
Они шли много суток, останавливаясь лишь на ночь. Устраиваясь на холодной земле. Том был послушен, за что и вознагражден любовью. Он чувствовал эту любовь, растущую в животе и набухающую в брюках.