Слепого снова засыпали вопросами… Потом Пузыря окликнул бармен — ему передан приказ: все, что до сих пор выпито, оплачивает «Долг», но с этой минуты пусть рассчитываются сами. Очкарика, который успел слегка захмелеть, слова бармена странным образом взбодрили; покачиваясь, как каравелла при боковом ветре, он побрел к стойке за новой порцией. Он все делал так — молча и неторопливо, однако старательно. Сбить его с курса было невозможно.
— Бухгалтерия «Долга» справедлива, как строевой устав! — заметил Слепой. — Ну что, за правосудие?
За бутылкой, принесенной Очкариком, появилась другая, потом третья. Слепой уже не следил, чьи руки ставят поллитровки, вскрывают тушенку и распечатывают галеты, — от него ждали рассказов с красочными подробностями, и он старался. За разговорами сам не заметил, что пьянеет, и исправно продолжал молоть все, что приходило в голову:
— Идут Слепой с Очкариком по базе «Долга». Слепой говорит: «Сейчас зайдем в «Сто рентген» и нам по морде надают». И точно — стоило им зайти в бар, как со всех сторон бегут сталкеры, хватают их… Очнулись в канаве. Очкарик говорит: «Ну, Слепой, ты голова! Как ты мог заранее все знать?» — «Элементарно, Шура, просто я в «Ста рентгенах» вчера на пару со сталкером Петровым выеживался». Очкарик морщился, а Слепой не унимался:
— Нет, погодите, не смейтесь! А такой знаете? Летит сталкер Петров над Зоной. Рядом пристраивается ворона, некоторое время летит рядом, глядит, не понимает, гадает, кто это такой. Потом осторожно спрашивает: «Полтергейст?». Петров хмуро отвечает: «Нет, «трамплин»».
Все вокруг смеялись, Слепому было весело, потом почему-то над головой оказалось звездное небо, оно покачивалось, и Слепой пел танцующим звездам: «Там, где кончается путь, там, где стихает пурга, может быть, есть что-нибудь, может быть, нет ни фига…». Потом голос Рожнова произнес:
— Кладите его здесь, пусть до завтра отдыхает. И этого, Очкарика, тоже.
* * *С утра Курбан снова приступил к поискам. Уверившись, что в руинах ничего нет, он пошел вокруг — шуршал кустами, переворачивал крупные камни, заглядывал в промоины, даже ворошил груды палой листвы. Эфиоп бродил за старшим товарищем и тяжело вздыхал. Он вылизал последнюю консервную банку и пожаловался, что охота жрать. Курбан ничего на жалобы не ответил, протянул пачку галет. «Отмычка», конечно, не взял — знал, что у Курбана больше ничего нет, а последнее брать совесть не позволяла. Но совесть совестью, а в животе бурчало все громче.
В полдень они все-таки разделили галеты, после Курбан побрел в кусты, бросив через плечо:
— Не ной, скоро отправимся дичь искать. Я хочу круг завершить.
Он искал методично, обходил по часовой стрелке развалины и не ленился оставлять отметки, втыкал вешки — так обозначал прочесанную площадь. Эта обстоятельность напарника и удручала Эфиопа особенно сильно. Он-то надеялся, что, когда день поисков закончится безрезультатно, напарник скажет что-то вроде: «Ну, не везет, ладно, уйдем отсюда…» — но Курбану, что называется, вожжа под хвост попала, будто на этом тайнике Слепого свет клином сошелся.
Наконец Эфиоп собрался с духом и завел:
— Может, и нет никакого хабара, а? Может, Слепой просто так сюда забрел? Обошел кругом, поглядел, что ничего нет, да и свалил?
Курбан резко обернулся — Эфиоп даже отступил на шаг.
— Нет! Не просто так! Или ты не разглядел, что это за фрукт? Бабок полный карман, покупает что хочет, консервы эти пижонские, комбез классный… Ты знаешь, сколько он за комбез Сорняку выложил? Не-е-ет, ребята с таким баблом в кармане — они просто так не ходят. Да я задницей чую — что-то он здесь заныкал, что-то этакое… такое… Я свой шанс не упущу, может, мне судьба его нарочно подбрасывает, испытывает нас судьба, понял?
— Как это?
— А так, — Курбан уже остыл и заговорил спокойнее, — судьба шанс дает и проверяет — ухватишь его или нет? Если слажаешь, то после удачи не будет, шанс — он только единожды выпадает. И будь спокоен, я своего не упущу. Здесь моя судьба, я чую! Здесь…
— Да я ж ничего… Просто жрать очень уж охота. Я большой, мне много надо.
— Ладно, потерпи до вечера.
После этой отповеди «отмычка» заткнулся, но вздыхать ему Курбан не мог запретить, так что Эфиоп вздыхал — так допек этими вздохами напарника, что к болоту, обозначенному на карте, они пошли задолго до темноты. Пока шагали через лес, Курбан поучал младшего:
— Заметь, идем далеко от лагеря. А почему? Потому что там, где мы расположились, лучше не охотиться. Завалим, к примеру, кабанчика — на тушу собаки набегут, а то еще похуже зверье. Тогда только и думать придется, как бы от них отбиться, это не дело. Лучше отойти подальше, но в лагере отдыхать спокойно, туда зверье со всей округи не набежит. — Понял?
— Понял, — привычно кивал Эфиоп.
— Или вот, скажем, где лучше охотиться? Я тебя к болотцу веду. Почему?
— Ты вчера объяснял.
— Повторение — мать учения. Почему?
— Туда мутанты на водопой сходятся.
— Правильно. И в топком месте их брать легче. Теперь рассмотрим такую ситуацию: отказал у тебя датчик аномалий, а кругом — они самые, аномалии. Как будешь выбираться?
— По кустам, — заученно бубнил Эфиоп, — на аномалии куст не растет. Да знаю я это все, сколько раз твердили.
— Я нарочно, — признался наконец Курбан, — зубы тебе заговариваю, чтоб меньше жрать хотелось. Твой живот рычит так, что я не услышу, когда мутант подкрадется. Потерпи, скоро уже…
«Скоро» обернулось часом ходьбы по лесу. Вокруг стояла тишина, даже птиц не было слышно, только ветерок шевелил кроны деревьев над головой, заунывно выл в голых ветвях старых дубов и кленов, которые по неведомой причине умерли стоя и теперь торчали из земли, лишенные листвы, черные и страшные. Эфиоп озирался и поеживался, вспоминал старую книгу сказок. В детстве ему нравились сказки о Бабе-яге, там картинки были — точь-в-точь этот самый лес. Тишина и заунывный вой ветра тоже действовали угнетающе, так что парень даже обрадовался, когда расслышал поблизости знакомый треск аномалии — на поляне кружила жухлые листья «воронья карусель», а вокруг трава была забрызгана кровью, валялись кости с багровыми ошметками плоти. Сталкеры обошли опасность стороной, но Эфиоп разглядел часть неуклюжего тела небольшой псевдоплоти. Уродливая башка мутанта пялилась на сталкеров разными глазами с укоризной, из пасти торчала обглоданная кость…
Наконец Курбан потребовал:
— Теперь тихо! Осторожно ступай за мной… — и медленно двинулся в заросли.
Здесь уклон почвы уже был заметен, болотце должно было находиться совсем рядом. Эфиоп втянул воздух — странные ощущения. К обычным для болота запахам сырости, плесени и гниющих растений примешивался сладковато-приторный и в то же время резкий дух. Сталкеры осторожно подошли к опушке и остановились. — Ничего не понимаю, — прошептал Курбан. — Глянь, что там, в воде? Можешь разобрать?
Блондин тихонько раздвинул ветви и выглянул. Он тоже не сообразил, что это ворочается в густо взбитой коричневой жиже в десятке шагов от топкого берега. Груда туш псевдоплотей потеряла очертания, расползлась мягким кольцом вокруг Твари, засевшей в центре горы разлагающегося мяса. Да и Тварь, встань она из воды и покажись пришельцам, не могла бы быть опознана. Она уже утратила сходство с чем бы то ни было, привычным человеческому взгляду. Тварь освоилась с новыми органами и конечностями, она научилась быстро и эффективно присоединять к себе отъятые части чужих тел, наделять их новыми свойствами и заставлять служить себе — все для достижения конечной цели: побеждать и убивать. Хотя густая вонь разложения забивала нюх, Тварь давно почуяла людей. Она не боялась и не спешила — пока эти существа движутся к ней, нет смысла самой что-либо предпринимать. Лишь когда сталкеры замерли у края зарослей, Тварь поднялась. Лапы чернобыльской собаки уперлись в топкое и податливое ложе болотца, ушли в вязкую смесь, так что большая часть тела Твари все еще оставалась под водой. Сложенные конечности псевдоплотей вяло пошевелились — Тварь пока не была готова пускать их в ход. Потом она стала карабкаться на мертвого вожака мутантов, приподниматься над жижей…