Курбан шумно сглотнул, Эфиоп охнул — тело, все больше выступающее над колышущейся поверхностью тины, смешанной с кровью, не походило ни на что, знакомое сталкерам, человеческий разум отказывался принять эту картину, осознать ее и признать реальной.
— Ох… — только и вымолвил Эфиоп. — Курбан, что делать?
— Мне это не нравится.
Тварь выбралась на берег. Теперь она напоминала неуклюжее насекомое, с трудом передвигающееся на слишком коротких лапах. Болотная жижа колыхалась, от боков Твари расходились тяжелые мутные волны…
Сталкеры, словно завороженные, глядели на неведомое чудище. Конечности чернобыльского пса скрывались под бесформенным телом, под сложенными на спине голенастыми лапами псевдоплотей. Головы тоже не было видно, ее прикрывали скрещенные перед грудью когти-копыта. Тварь медленно направилась к сталкерам — она чуяла их и отчетливо ощущала пси-органами. Буро-зеленая грязь медленно стекала по шершавым бокам, на которых чередовались полосы собачьего меха и морщинистая черная короста в тех местах, где шкура разлезлась на разбухших боках и где Твари пришлось генерировать новые покровы.
Курбан аккуратно прицелился в то место, которое посчитал грудью Твари, и дал короткую очередь. Тварь замерла на секунду, изучая новые ощущения. Пули АКМ не смогли пробить прочные когти, которыми она прикрыла голову. Свинец оцарапал бока, вырвал клок мяса, но на такую мелочь Тварь внимания не обратила — ее нервные отростки блокировали болевые ощущения, а участки ткани, ответственные за регенерацию, принялись за работу. Кровотечение мгновенно прекратилось… Тварь встряхнулась, переместила конечности псевдоплотей, когти уперлись в грунт, тело приподнялось на восьми паучьих ногах. Издали ноги псевдоплоти казались тонкими, однако они и прежде носили тяжелые массивные туши мутантов, а теперь Тварь нарастила мышцы — с неожиданной прытью гигантский паук бросился к сталкерам. Две лапы, самые толстые и мощные, покачивались, словно щит, прикрывая переднюю часть корпуса.
Курбан выпрямился и заорал — чудище мчалось на него. Сталкер разрядил магазин в летящую к нему тушу, пули отбрасывали Тварь, но она не сбивалась с шага, напоследок оттолкнулась сразу четырьмя лапами и взмыла в воздух. Курбан метнулся в сторону, Тварь тяжело грохнулась туда, откуда он вел огонь, собачьи лапы под брюхом пружинисто прогнулись, принимая вес. Эфиоп в упор выстрелил из обоих стволов, Тварь пошатнулась, но упорно преследовала Курбана. Тот помчался сквозь кустарник, на бегу перезарядил автомат. Монстр тяжелыми скачками несся за ним.
Эфиоп разрядил «Макаров» в подпрыгивающий зад Твари и стал перезаряжать дробовик. В нескольких десятках метров загрохотал АКМ Курбана… и захлебнулся. «Отмычка» бросился на выручку, вылетел на поляну… и замер. Он успел увидеть, как несуразное паукообразное существо опускается на лежащего Курбана. Ноги в грязных ботинках дернулись, потом еще раз… Тварь придавила сталкера, что-то зачавкало, утробно забурчало… Эфиоп заорал и бросился бежать. Сперва он несся, подгоняемый ужасом, не разбирал дороги и споткнулся, увидев перед собой оторванную голову маленькой псевдоплоти с костью в перекошенной пасти. Тут парень постарался взять себя в руки, сменил обойму в «Макарове», проверил, оба ли ствола заряжены в дробовике… и побрел к разрушенному зданию, где они с Курбаном провели ночь, а отправляясь на охоту, оставили часть походного барахла — котелок, воду в пластиковой бутыли, лопатки, топорик… Начало темнеть, Эфиоп брел к руинам, которые теперь казались ему надежным убежищем. Почему? Трудно понять логику насмерть перепуганного человека, но он упорно пробирался к знакомой поляне с остатками стен. Когда дошел, небо в прорехах между сомкнутыми кронами уже налилось густой синевой, близилась ночь. Эфиоп выхлебал воду из фляги, дребезжа зубами о горлышко. Забился в уцелевший угол, сбросил рюкзак и сел, опираясь на поклажу. Дробовик он выставил перед собой. Не лучшая позиция, однако вчера здесь было тихо, зверье не показывалось — авось удастся пересидеть ночь, а утром он уйдет. Сперва Эфиоп держался, потом стала одолевать дремота. Парень то погружался в тревожное забытье, то встряхивался и вскидывал оружие — но нет, обычные ночные шорохи, шелест листьев, завывание ветерка в остатках кровли… Около четырех часов, когда небо стало сереть, а звезды слегка потускнели, Эфиоп проснулся в очередной раз. Теперь он отчетливо различал шум — треск, топот, хриплые вздохи… Звуки приближались. Парень прошел вдоль стены, присел и выглянул — ничего не видать. Шорох и хруст раздались снова, уже в другой стороне. Нечто грузно двигалось вдоль стены, за которой притаился блондин. Вот шаги достигли угла, свернули… В той стене, на которую сейчас направил оружие «отмычка», имелось окно. Рамы давно не было, просто прямоугольная дыра в кирпичной кладке. Сквозь отверстие струился серебристый свет. Потом в проеме возник бесформенный силуэт. Эфиопу хотелось заорать, но ужас сковал глотку, парень с усилием просипел:
— Курбан?
В оконном проеме покачивалось лицо сталкера. Серые в предрассветном свете губы скривились, но Курбан не произнес ни слова. Его глаза слепо скользили вправо и влево, потом закатились, зрачки ушли под верхние веки, на Эфиопа уставились белые бельма… Парень вскочил — и увидел: ниже лица приятеля нет ничего. Нет груди, нет шеи, там что-то вязкое и влажно поблескивающее. Голова Курбана качнулась, зрачки снова выкатились из-под век. Между губами с сипением вырвался воздух…
Эфиоп заорал и выпалил из двух стволов в страшное лицо за окном. Заряд дроби, выпущенный в упор, разнес череп, но Эфиоп этого не видел — он бежал сквозь молчащий лес, оборачивался, стрелял из ПММ, на бегу перезаряжал и снова стрелял… и орал.
Глава 21
Дождь промочил все — и землю, и старые ящики, которые Толик собирал на растопку. Пришлось разобрать груду ломаной тары, чтобы выгрести снизу те, что посуше. Мистер с Животным натянули старую маскировочную сетку, на нее бросили кусок брезента, получился полог. Под ним и развели костерок. Горели отсыревшие доски плохо, едва удалось вскипятить в котелке воду. В котелок швырнули армейские дезинфекционные таблетки, растворимые пищевые концентраты в брикетах, похлебали воняющую дымом и лекарствами смесь… Хотя дождь прекратился, все оставалось сырым и зябким, Толик не выспался…
С рассветом поднялся туман — серые клочья громоздились в котловине между холмами, складывались в причудливые фигуры, за туманом мерещились гигантские чудовиша. потом поднялся ветер, протяжно загудел среди металлического лома на вершинах радиоактивных холмов. Свалка пробуждалась. Ветер стал растаскивать туманные хлопья, восток осветился розовым, и сквозь дымку проступили острые угловатые очертания металлического лома на вершинах холмов. Толик встал, встряхнулся, зябко повел плечами, перехватил поудобнее дробовик и пошел в кустики. Все вокруг было влажным, стылым, с веток методично падали холодные капли…, но небо поутру было чистым — ни облачка. Наверное, день выдастся жаркий. Когда Толик вернулся в лагерь, Животного не было видно — ушел осмотреть окрестности, это его обычная обязанность. Мистер бранил «факин костер» и пытался пробудить к жизни угли, едва тлеющие под слоем седого пепла. Будда топтался перед Сержем и диктовал:
— …Никому не говори, там хабара на двоих как раз…». Нет, лучше: «здесь хабара», а не «там». «Здесь хабара на двоих как раз. Я бы сам, но один не управлюсь, а чужому не доверюсь. Дай знать, согласен ли?».
Серж закончил тарахтеть кнопками складной клавиатуры и задумчиво протянул:
— Думаешь, сработает?
Будда зевнул, почесал круглую щеку и равнодушно ответил:
— Заинтересует, это уж точно. В крайнем случае, этот Моня не один придет, а с делегацией — чтобы проверить.
Толик присел рядом с Мистером и продолжал слушать.
— А если он Корейцу стуканет?
— Я как раз это и говорю: он Корейцу стуканет, Кореец с бригадой явится. Но мы их выпасем и сделаем ноги.
— Мне нужно спешить. — Тон Сержа стал тверже, резче, задумчивость вмиг улетучилась. — Некогда по этим холмам от сталкерья бегать, дело нужно делать, дело!