Курган по-тувински назывался «базырык».
— По-болгарски, — говорил мне Наумов, — «курган» — могила, а по-афгански — цитадель.
Итак, мы брали приступом цитадели могил, тревожа скелеты, спящие головой на восток, надеясь увидеть незабываемый цвет мертвого золота, выпадающего из глазниц или проваливающегося в ребра.
А нам попадались обрывки белой ткани с голубым, охристым, красным орнаментами да греческие кувшины или то, что от них осталось.
— Древнеегипетская пирамида, — говорил костру приехавший в гости на «газике» начальник соседней экспедиции, — это каменный шатер. Символ небесного звездного шатра.
— Что же тогда срубы наших курганов? Модели криниц? Образы колодцев?
— Конечно. Не зря тут столько источников. Налево Аржан, направо аржан.
Хватив по стопке спирта, запели: «В темном лесе, в темном лесе, за лесьем, распашу ль я, распашу ль я пашенку, посажу ль я, посажу ль я лен-конопель, лен-конопель…»
— А песня-то наркоманская! Как я раньше не понял? Пашенка в темном лесе, в таком вроде бы неподходящем месте… плантация…
Мне тоже налили полстопки спирта. Я окосела вмиг и сказала:
— Странно. Вот мы здесь откапываем покойников, чтобы их обшмонать, один мой знакомый откапывает скелеты солдат Великой Отечественной, чтобы похоронить с почетом, а еще один высокопоставленный дяденька изучает одних покойников, чтобы из других уметь делать консервы, то есть их бальзамировать. Что за игра в кости?
И наступила тишина, как один фантаст позже написал. Только костер потрескивал, пощелкивал, пыхал да торговец кошками посмеивался.
— Что значит — обшмонать? — спросил гость не без обиды. — Мы изучаем прошлое в интересах науки.
— А Наумов говорит, — продолжала я, — копал, копал белый человек, да и откопал жестокость Ашшурбанипала, ветхозаветное мракобесие, чуму коричневую с чумой vulgaris, и свои откровения весь двадцатый век расхлебать не может. Наумов говорит: «хоронить» и «прятать» синонимы, так так тому и быть.
— Налейте ей еще! — вскричал торговец кошками.
— Отведите Инну в палатку, — приказным голосом обратился Грач к моей подружке, — уложите ее спать. С тем, кто ей спирту плеснул, поговорю потом.
— Так холодно, — сказал бульдозерист.
— Дамы должны греться кагором, — сурово сказал Грач. — За моей палаткой ящик стоит.
— Я, начальник, спать не хочу, — произнесла я, вставая; меня качнуло, — но из уважения к вам так и быть отправлюсь. Всем бугорщикам, то есть ворам в законе, то есть государевым в законе татям курганным, — счастливо оставаться! Гламурненько вы, однако, тут в натуре сидите!
— Что такое «гламурненько»? — спросил гость.
И я перевела:
— Наркомпростенько с культотделочкой.
Удаляясь, я запела: «На Дону и в Замостье тлеют белые кости, над костями шумят ветерки…» Недопев, заблажила: «В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган…» Подруга увела меня. Утром она пересказала мне мои монологи. «Что ты только несла! И кто такой этот Наумов?»
Грач призвал меня в свою палатку. Конечно же, входя, я трепетала. А он спросил:
— Скажите, Инна, кто такой Наумов?
— Писатель, — отвечала я.
— Известный? — спросил он.
— Нет. Великий.
— Понятно, — сказал Грач. — Ну, идите работайте.
Меня ждали, все уже сидели в грузовике, Трофимов (или Тимофеев?) подал мне руку, я запрыгнула в кузов, мы поехали к раскопу. Место раскопок было в двух или трех километрах от лагеря.
— Что вы так уставились на меня, Витя?
— Спросить вас хочу…
— Наумов — это великий писатель. Друг Студенникова.
— Как вы догадались, что я хочу спросить про Наумова?
— Вы, главное, не спрашивайте ее, кто такой Студенников, — сказал торговец кошками.
Я дала ему подзатыльник. Все недоуменно воззрились на меня, потом отвели глаза, глядели на степь и далее ехали в молчании.
Настал август. Небо стало выше, звезд больше, надмирным холодом веяло от них. Я так затосковала по Студенникову, что стала рассказывать вечерами подружке про наш роман вприглядку. Один из таких моих предвечерних рассказов прервали кошачьи вопли, крики, рев мотора, а вот и грузовик отъехал.
Выйдя из палатки, увидели мы рассерженного Трофимова.
— Рехнулся твой, Инна, приятель. Кота в мешок запихал и увез на раскопки.
— Зачем?
— Грозился по-разному. Сначала — что закопает и конскими черепами закидает, потом — что в Енисее утопит, потом — что удавит. Грузовик угнал. Грач из соседнего отряда приедет, то-то мне влетит.