Тут подошел мой знакомый Шура Ширман, молодой актер, поздоровался, желая со мной поболтать; Наумов стал откланиваться, но я задержала его.
— Послушайте, а ведь под шпилем, под золотыми крыльями, на меридиане, все русские цари спят…
— Не все, последнего нет.
— В конце двадцатого века прах царя, царицы и царевен (кажется, только одна царевна да царевич не сыщутся) достанут из уральских штолен, чтобы похоронить в соборе Петропавловки.
— Откуда вы это взяли? От Константина нашего? Кстати, я все в толк не возьму: он своих покойников по-христиански с отпеванием перепогребает или просто с почетом с места на место перезакапывает? Ох, забыл, забыл про ваши отношения с будущим временем… Кстати, вы не замечали, что кладбище — место, где адресом человека является время?
Наумов ушел.
— Какие мрачные беседы ведешь, Инна! Пойдем в рюмочную, в «Шоколадницу», коньячку выпьем для веселия души.
— Нет, мне некогда, Ширман, в шапито иду лилипутов смотреть. Хочешь, вместе пойдем? Контрамарка у меня на два лица.
— Ну и иди, как та сумасшедшая, что всегда брала два билета и говорила: «Он со мною». Лилипуты? Был я с цирком лилипутов одновременно на гастролях в Красноярске. В одной гостинице жили. Главный исполнитель их, прима, постоянно к представлению напивался. Стали его запирать. И что же ты думаешь? Дверь отопрут, а он опять в стельку. Окна задраены, третий этаж. Стали следить, выследили: лилипут коридорному из номера под дверь деньги подсовывал, тот шел, покупал «маленькую», выливал в блюдечко, в номер под дверь и задвигал. Правда, правда. И еще помню, как две лилипутки по коридору один утюг тащили. Страшная картина. А ведь им еще гладить этой одороблой надо было. Ой, а Толика, фотографа, помнишь? Видела у него фото — лилипут у Медного всадника? Полное размасштабирование.
Ширман улыбался, такой же, как прежде, узкий, худой, в длинной черной шинелке, красивый, с баками, похожий на Пушкина из кино.
— А где Рома?
— Какой Рома?
Романом звали ширмановского друга и сокурсника; как они играли на двух гитарах, пели на два голоса!
— Твой друг-приятель.
— Ты что-то путаешь, Инна.
— Да, должно быть, путаю. Ну, пока, Шура, я пошла.
Я чмокнула его в щеку, он поцеловал мне ручку. Чао, двухголосое пение, поручик Голицын, две гитары за стеной, прощайте.
Из припрятанной «Латерна Магики» возник посередине арены голографический призрак расставившего ноги в сапогах с ботфортами огромного Гулливера, надвинувшего на лоб треуголку бермудскую времен петровских. Сколько я ни расспрашивала потом знакомых и незнакомых, никто этого номера не видел. Под странную музыку с колокольчиками в лучи прожекторов, окруживших Гулливера, въехали в каретах, запряженных собачками, вбежали предваряемые розовой принцессой на страусе маленькие человечки.
Сверкали глаза их, точно стразы, сверкали блестки на одеждах, мелькали башмачки. Бегал по кругу вокруг арены маленький золотой (золотые доспехи скифского мини-царя) вояка, свирепое личико, грозные выкрики, все золотым мечом потрясал, нападал на Гулливера, призывал войско; наконец розовая принцесса очаровывала и успокаивала его, они уезжали на страусе, маленький народец во тьме танцевал, перебрасываясь светящимися мячиками, выходил маг, вывозили огромный золотой шкаф, лилипуты входили в него, шкаф закрывали, маг махал плащом, таял в воздухе Гулливер, униформисты распахивали створки шкафа, разумеется, вместо пропавших лилипутов из шкафа выпархивали голуби, музыка, туш, аплодисменты. Уходя с арены, маг забывал на опилках черный плащ с белым подбоем, униформист поднимал плащ, из-под которого выскакивал золотой неуемный воинственный малыш, делал круг почета, освещаемый лучом оранжевого прожектора, и убегал за кулисы.
Представление закончилось. С толпой счастливых зрителей перешла я проспект, на ближайшей скамеечке вечернего Парка Победы выкурила вторую (отвратительную) сигарету и вернулась к вагончикам за шапито, где уже суетился карлик, разведший костерок, разложивший на деревянных ящиках нехитрое угощение. Вагончики заслоняли костерок стеною, чужих не ждали, не звали, да их и не было.
— Понравилось? — спросил карлик.
— Чудо! — вскричала я.
— А кто больше всех понравился?
— Розовая принцесса.
— Ее зовут Александрина Прокофьевна, — сказал карлик. — Я вас сейчас познакомлю.
— А маленького золотого как зовут?
— Петрик.
— Без отчества?
— Да ведь он еще ребенок, — сказал карлик. — Его недавно приняли, вместо дяди. Дядя, знаете ли, спился.
Лилипуты сидели вокруг костерка на ящиках, пили ликер из маленьких стопариков голубого стекла; тамадой, был, разумеется, их шпрехшталмейстер, тоже переодевшийся в партикулярное, однако отсутствие черно-золотой ливреи с немасштабной хризантемой в петлице важности и презентабельности ему не убавило ничуть. Он произносил тосты поставленным тускло-звонким голосом, раскатисто подчеркивая «р». «А сейчас поднимем бокалы, — и все подняли голубые стопарики свои, — за здор-ровье нашей очар-ровательной др-рессир-ровщицы Р-розочки!» — «И за моих собачек!» — «За собачек отдельно». Выпили и за собачек. Шпрехшталмейстер вынес из фургона (под аплодисменты) маленькую гитару («мне ее мастер из Сыктывкара из распиленных ружейных прикладов вишневого дерева выклеивал») и, картинно настроив ее, запел: