Неприятель поднял голову, обернулся — и как пустился наутёк. Мы с Моржи за ним. Беги, беги, всё равно догоним!..
Вдруг он кинулся в сторону, к краю тропы. Что ему там надо? И тут я увидел велосипед. Он был привязан к дереву. В две секунды малый его отвязал, вскочил в седло и помчался вниз по дороге.
Моржи бросилась вслед. Да разве собаке угнаться за велосипедом, который несётся под уклон?
Но Моржи и не думала отставать. Она гналась за велосипедом, лаяла на колёса и на велосипедиста, вот-вот схватит зубами покрышку, продырявит, и тогда негодяю несдобровать.
Вдруг этот тип выдернул насос, размахнулся и так огрел Моржи, что она, бедная, кубарем покатилась под откос. А это был склон, противоположный отвесной скале, и он круто обрывался к реке.
От ужаса я просто окаменел. Мне уже не до вора. Его всё равно не догнать… Надо спасать Моржи!
Ух и крутой же склон! Я еле-еле спустился. Иду, чуть не плачу, ищу свою Моржи. Вот она, бедненькая, под деревом. Зацепилась за него, и это её спасло, а то бы разбилась насмерть. Моржи лежала под деревом и скулила жалобно-жалобно. Я подошёл, окликнул, но она даже встать не может. Тогда я её приподнял; смотрю — одна лапка висит как неживая. Ей было, наверно, очень больно, потому что, когда я прикоснулся к лапе, она так заплакала, что у меня сердце чуть не разорвалось от жалости.
Негодяй сломал моей Моржи ногу…
Тропа вилась по горе змеёй, и один кусок хорошо виднелся далеко под нами. Как раз в эту минуту туда выскочил вор. Он мчался как угорелый, а велосипед блестел и серебрился на солнце. Ух как он жал на педали, а на плече у него висел транзистор.
Я стоял и беспомощно смотрел ему вслед, и вдруг у меня защемило сердце.
Не только из-за транзистора Лали и сломанной лапы Моржи…
ВЕЛИКОЕ РЕШЕНИЕ
ЖЕЛАНИЯ, ЖЕЛАНИЯ…
Мы шли из леса печальные, хмурые и по очереди несли на руках Моржи — первого члена ХВС, пострадавшего в неравном бою.
Эх, был бы у меня велосипед, я бы в два счёта догнал мерзавца!
Пусть не такой серебристый, блестящий, пусть какой-нибудь велосипед попроще. Но я бы так его берёг, что он всё равно бы стал самым лучшим и быстроходным на свете. Что для этого надо? Каждый день смазывать его маслом, каждую неделю промывать все части бензином. А покрышки смазывать отработанным маслом, от этого они здорово блестят и резина, говорят, меньше изнашивается…
Я давным-давно мечтал о велосипеде.
Когда я был совсем ещё маленьким, мне купили трёхколёсный велосипед. Потом его переделали в двухколёсный, но тогда я ещё ничего в велосипедах не смыслил. Тот, старый, и сейчас валяется на чердаке, а мои родители сами почему-то не догадываются, что мне нужен настоящий большой велосипед…
Папа купил бы мне его с удовольствием, в этом-то я уверен, потому что ко дню рождения и к Новому году мне делают прекрасные подарки. А вот с велосипедом никак. Просто родители не знают, что он мне позарез нужен. А у меня такой дурацкий характер: если мне чего-нибудь очень захочется, я дни и ночи только о том и думаю.
Теперь я дни и ночи думаю о велосипеде.
Но попросить у родителей никак не могу, потому что однажды уже испортил всё дело. Вот как это было.
Я ещё в прошлом году мечтал о велосипеде. А перед самым рождением я читал книжку «Тамаш Эсе[4], вождь босоногих». Вот это книга так книга! Мне бы минуту, хоть полминуты побыть таким, как Тамаш Эсе! «Он вскочил в седло, — говорится в книге, — и, бесстрашный и мрачный, поскакал туда, где стояла толпа непокорных…» Потом я прочитал, что на другом конце площади печально-печально запели тарогато[5]. И мне страшно захотелось иметь тарогато. Однажды я видел по телевизору, как играют на тарогато — просто заслушаешься! Поупражняюсь денёк-другой, думал я, и так же буду играть. Выступлю на школьном празднике, а там будет Кати. Вот, наверно, удивится, что я играю не на гитаре, не на гармошке, а на таком прекрасном старинном инструменте…
Так захотелось мне иметь тарогато, что я готов был отдать за него коллекцию камней. А коллекция у меня мировая; тётя Пирошка даже сказала, что некоторые экземпляры подошли бы для минералогического кабинета. Я бы отдал не только камни, но и альбом с марками и всё-всё, что собрал за целую жизнь.
У меня за две четверти в табеле были одни пятёрки. Папа, как только увидел, просветлел. А через некоторое время спросил, что я хочу ко дню рождения.